Читать онлайн книгу "Взлетая выше облаков"

Взлетая выше облаков
Ольга Миркулова


Свобода не знает границ. Свобода не знает страхов. Свобода окружает нас, живет внутри, нужно лишь сорвать оковы и шагнуть навстречу. Но мало кто знает, что путь к долгожданному лежит через всепоглощающую тьму, и ступаешь ты не на светлую дорогу, уложенную золотым кирпичом, а в бездонную пропасть. Есть лишь один способ преодолеть ее: отрастить крылья, уподобившись птицам…





Взлетая выше облаков



Ольга Миркулова



Редактор Екатерина Кемова

Дизайнер обложки Генри Чижиков



© Ольга Миркулова, 2022

© Генри Чижиков, дизайн обложки, 2022



ISBN 978-5-0059-3221-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




Пролог


Серые стены, маленькое окошко над головой, до которого не достать как ни старайся, даже если встать ногами на эту ужасно неудобную кровать и вытянуть руки вверх. Я открываю глаза, чувствуя лёгкую слабость и головную боль, окольцовывающую череп невидимым нимбом. Хочется спать, но я слышу шаги в коридоре и усилиями воли заставляю себя сесть – скоро будут гости.

Дверь – единственная в этом слабо освещённом месте – открывается. Внутрь заходит девушка в белоснежном халате, толкая металлическую тележку перед собой. Запакованные шприцы на салатного цвета клеенке, которые меня совершенно не пугают, блистеры и пустой стакан со стоящим рядом кувшином. Вода в нем идёт волнами, пока тележка доезжает до моей койки.

– Вы уже проснулись? Как спалось? – я улыбаюсь.

– Неплохо, но кровати здесь оставляют желать лучшего.

Девушка хихикает, попутно заполняя шприц каким-то раствором. Я спокойно протягиваю руку, позволяя игле проткнуть кожу и лекарству через сине-зелёную змейку вены растечься по организму. В это время предпринимаю тщетные попытки прочитать имя на бейджике, который как на зло все время подпрыгивает, не давая мне это сделать. За мной пока не закрепили какую-то конкретную медсестру, поэтому они меняются, как иголки в шприце, но у всех одинаково приветливые лица, и иногда мне думается, что это одна и та же постоянно перекрашивает, наращивает и обрезает волосы

– Скоро придёт доктор с хорошими новостями. – Мария, кажется, медсестру зовут так, заканчивает процедуру и подаёт мне стакан. – Смею заверить, что больше вам не придётся спать на этой страшной кушетке!

Я ещё какое-то время наблюдаю за действиями девушки, ее худенькими руками, а потом уже без зазрения совести разглядываю саму Марию: темные длинные волосы, собранные в пучок, правильные черты лица, зелёные, почти изумрудные глаза. Она красивая, даже можно сказать слишком. Таким не место здесь, среди подобных мне.

– Надеюсь, меня не отвезут в общую? – осторожно интересуюсь я. Мария отрицательно качает головой, что не может не радовать.

– Освободилась тут одна комнатка, вам она точно понравится! Ну, все, остальное вам расскажет доктор Флейд.

Я провожаю Марию взглядом и снова остаюсь одна. Достаю из-под подушки тетрадку, ручку и записываю все, что произошло сейчас. Об этих записях не знает никто, кроме меня. Я их скрываю, но, если вдруг кто-то увидит, я не сильно расстроюсь. Просто этим людям очень повезёт, ведь только так они смогут узнать о моем прошлом, причинах того, что сейчас мое тело пребывает в клинике номер 17.

«Освободилась»… Это слово здесь имеет какой-то темный, печальный оттенок. Отсюда никого не выписывают, а если палата неожиданно опустела – означает лишь одно: кто-то наконец стал свободен от оков этой органической оболочки, душа покинула свою тюрьму и отправилась бродить по свету, не обремененная больше никакими оковами человечества. Прекрасное состояние!

Из раздумий меня вытягивает стук в дверь. Трехкратный. Только один человек во всем этом заведении стучится так.

– Войдите!

– Доброе утро.

Том Флейд – мой личный психотерапевт. Как же иронично, что меня лечит человек с тем же именем, которое принадлежало тому, кто и свёл меня с ума. Точнее, все говорят, что я сумасшедшая. Ну, пускай и дальше верят в это, я не против.

– Мария сказала, что меня переведут в другую палату, это правда? – я изучающе смотрю на Флейда.

– Все верно. Сегодня после обеда ваши вещи перенесут туда. Вы рады?

Натягиваю милую улыбочку и киваю. Мне не нравится доктор Флейд. Нет, он может специалист и хороший, но как человек довольно жуткий. Мужчина читает меня словно открытую книгу, и моя маска добропорядочной девочки с треском рушится от одного его взгляда. Как же раздражает! Разве я для этого столько лет тренировалась держать свой образ, выступала в театре, чтобы теперь вот так с треском провалиться? Ну уж нет, занавесу еще долго стоять открытым.

– Вам идёт белый цвет.

– Спасибо. А вам не идут темные очки. Совершенно. – продолжаю улыбаться. Врач приподымает уголки губ, подражая мне, но выходит у него это из рук вон плохо. Мне кажется, что он вообще не умеет улыбаться. И это в свои сорок!

– Может, вы и правы. – он неуверенно ведёт плечами. Мне сложно общаться с людьми, когда я не вижу их глаз. – Давай немного поговорим?

– О чем же?

Глупый вопрос. Я прекрасно знаю, о чем он хочет со мной побеседовать. За последний месяц я слишком много разговаривала с его коллегами, чтобы мой вопрос уже стал обычной формальностью. Я все равно не расскажу больше, чем до этого, уж точно не ему.

– Поговорим о мечтах. У вас же она есть, да? Я вот хочу накопить много денег и переехать со всей своей семьей на море. В маленький домик на берегу, рыбачить, загорать и больше ни о чем не думать, кроме того, что я больше хочу на ужин: форель или дорада.

– Спешу вас огорчить, но форель не живет в соленой воде.

– Правда? Вот жалость! – Флейд раздосадовано всплёскивает руками. Мне сложно понять: наигранно или же он по-настоящему расстроился. – Но о чем же всё-таки мечтаете вы?

– Я хочу стать свободной.

Я решила не врать. Зачем мне придумывать, если это все бессмысленно: одна ложь наложится на другую и в конце концов я сама запутаюсь, что правда, а что нет.

Мужчина ходит от одной стены к другой, отмеряя расстояние шагами. Я в первый день тоже так делала – всего 15 шагов. У доктора их, естественно, получило меньше, ведь я ему едва по плечо.

Он, видимо, ждет пояснений моим словам, но я молчу. После лекарств меня ещё больше клонит в сон, поэтому говорить особого желания не имею. Если надо, пусть спросит сам. И, словно услышав мои мысли, Флейд прерывает тишину:

– Что для вас свобода?

Я сижу в позе лотоса. Моя короткая белая ночнушка в таком положении еле доходит до середины бедра. Мне нравится вопрос доктора. Если меня и спрашивали об этом раньше, то все без исключения сразу начинали убеждать, что когда я поправлюсь, то обязательно выйду отсюда и стану абсолютно вольна в своих действиях. Не знаю, какой пункт в этой лжи забавляет больше: про выход, – для людей в белых ночнушках это место – последняя станция жизни – или же их интерпретация свободы. Для каждого это понятие своё и мне досадно наблюдать, как все слова, не важно кем сказанные, подгоняют под общее мнение.

Вопрос Флейда на одну ступеньку поднимает его в моих глазах.

– Мне сегодня нехорошо, поэтому можно я лучше послушаю вас?

– Конечно. – отвечает доктор.

Он самый взрослый психотерапевт из всех, которых ко мне присылали. Помню, однажды, еще в самом начале моего лечения пришёл совсем молодой, от силы старше меня лет на семь, и в руках у него была тоненькая книжечка, оказавшаяся брошюркой с основными приемами психологии. Я ее ненадолго одолжила, правда, сам врач об этом не знал и до сих пор не знает.

Беглое чтение дало мне очень многое. Я стала намного лучше в игре, придуманной мной же, что вела с каждым из мозгоправов и в которой ни один из них пока не выиграл.



«В случае отказа пациента начинать общение или отвечать на какие-либо вопросы:

1. Выстроить доверительные отношения с пациентом помогает рассказ о собственной точке зрения на данный вопрос…»



Самый первый пункт в брошюре – все безоговорочно следуют ему. Когда я это вычислила, то решила сама подводить собеседника к заветному правилу. При этом мы часто менялись ролями: я внимательно слушала, в нужных местах соглашалась, а после ставила итог. Врачи тогда светились от счастья, думая, что превосходно справились со своей задачей. Вся истина доходила до них только дома, после чего все как один отказывались от меня. Честно, не понимаю почему? Мне казалось, что после разговоров со мной им становилось легче…




Глава 1


Вино запрещено, но есть четыре «но»:

Смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино.

При соблюдении сих четырех условий

Всем здравомыслящим вино разрешено.

Омар Хайям


Прохладный ветерок майской ночи. Он мягко проходится по коже на щеках, шее, развеивает волосы, заползает под короткую толстовку в зелено-белую полоску. Пахнет запоздало цветущей сиренью и яблоней. Я смотрю в небо, на одинокий серебряный круг, немного откушенный с левой стороны, делаю глубокий вдох, позволяя легким обжечься забытой свежестью воли. Вот она – жизнь! Где-то наверху, в открытых окнах шумят люди, которых можно вычислить по невыключенному свету. С близлежащей дороги слышно гудение и рёв машин, их бесконечную гонку со временем, запретами, судьбой… Я наслаждаюсь всем этим, прикрыв глаза. Так давно я не чувствовала эту легкость в теле, эту вседозволенность, и даже осознание, что все будет длиться лишь одну ночь, меня не останавливало.

Отец в командировке, а мать вызвали на внеплановое дежурство, отчего та забыла запереть меня в комнате. Я живу в очень консервативной семье, у которой на первом месте учёба, и на втором, и на третьем… А в наступившую пору экзаменов все только усугубилось. Я встаю в пять, привожу себя в никому не нужный человеческий вид и сажусь за учебники. Мой стол уже больше походит на место работы безумного учёного на грани изобретения века: разбросанные листы, книги с миллионом цветных закладок и пометок, исписанные дьявольскими символами тетради, полная мусорное ведро закончившихся ручек… Я уже около месяца не хожу в школу, ведь родители считают, что там я буду попусту тратить драгоценное время подготовки на разговоры.

Когда моё бренное тело заканчивает грызть гранит науки- хотя я предпочитаю называть это зубодробилкой – и внедряется в царство света и холодильника, то обязательно натыкается на сфинкса. Он, а точнее она, задаёт мне всегда один вопрос: «Как успехи?» И что бы я не ответила, сфинкс недовольно качала головой, ожидая большего, хотя, казалось бы, куда уж больше?

Но запирали после одиннадцати дом не за этим. Причина скрыта туманом давно минувших дней, когда я только-только переросла хождение под столом, и мне сейчас совершенно не хочется его рассеивать.

Заказанное такси наконец подъезжает. Чёрная, блестящая от чистоты машина с красивым номером 777, который, наверное, стоит не маленьких денег. Удивительно, что он принадлежит таксисту.

Я сажусь, называю адрес и, облокотившись щекой на холодное стекло, дремлю. Мне снится тётя – женщина, спасающая мой рассудок в этот вечер. Ей лет под пятьдесят, она обожает экстравагантную одежду, шляпы и владеет небольшим баром в самом неприметном закутке города. Не в обиду ей сказано, но складывается впечатление, что нужен он ей только для выхода в своих чудаковатых нарядах, ведь дохода заведение почти не приносит. Тётушка одинока, живёт на наследство от недавно скончавшегося супруга и очень меня любит. Настолько же сильно, насколько боится моей матери, поэтому вся её помощь заключается в постоянных напоминаниях о «свободном входе в бар» для меня.

Просыпаюсь от голоса водителя, не сразу осознавая где я и что происходит. Зевая, протягиваю деньги и выхожу. Передо мной сразу же предстаёт тётушка во всей своей красе, освещаемая уличным фонарём: высокие каблуки, алого цвета комбинезон с вычурными желтыми и зелёными цветами, тёмно-синяя кожаная куртка, накинутая на плечи, и такого же цвета классическая мужская шляпа а-ля гангстер. Она улыбается мне своими ярко накрашенными губами, не выпуская из них сигарету, от которой в воздух поднимается тоненькая струйка дыма.

– Ох, дорогая, как я рада тебя видеть! – тётушка обнимает меня своими костлявыми руками и на старый манер трижды целует. – Что-то ты совсем плохо выглядишь… Все родители мучают? – она говорит тихо, почти шёпотом, хотя поводов я для этого не вижу – кругом ни души.

– Да нет, просто не выспалась. – в ответ понимающе кивают.

– Ну что мы стоим на холоде, пойдём поскорее внутрь! Чувствуй себя как дома!

«Вообще-то я как раз-таки из дома и сбежала», – проносится у меня в голове, но я молчу. Нет, сегодня я точно не хочу портить себе настроение такими глупыми мыслями!

Мы спускаемся вниз, на цокольный этаж. Сквозь приоткрытое окошко уже слышна музыка, а как только дверь открывается, она и вовсе накрывает с головой. Чувство, словно ты оказываешься в другом мире. Мебель из красного дерева, приглушённый тёплый свет, запах алкоголя, который все здесь впитало настолько, что не выветрится уже никогда. Я впервые в подобном месте.

В баре, как я и предполагала, народу почти нет. Лишь несколько занятых столиков, между коими бегает молодая официантка в черно-белой униформе горничной, чьи худенькие ножки жадным взглядом прожигает нахлюпавшийся в зюзю толстяк. Мне одновременно жалко ее и противно от вида мужчины, поэтому, складывая оба фактора, я решаю присесть за барную стойку и больше не смотреть на них.

Прошу бармена подать бокал вина. Он смотрит на меня подозрительно, и я уже думаю, что лишусь запретной для моего возраста радости алкоголя, как тетушка невидимой тенью возникает за спиной работника и добродушно хлопает его по плечу. Он тяжело, но в тоже время беззвучно вздыхает, после чего, улыбаясь как-то криво, наливает мне. Темно-бордовая, похожая на цвет переспевшей вишни жидкость приятно обжигает горло. Я не пью: все разы, когда в моей крови повышался градус, можно пересчитать по пальцам одной руки. Только сегодня мне отчего-то очень хочется затуманить разум, позволить ему отключиться на этот краткий миг и насладится спокойной атмосферой. Да, старшая сестрёнка моего отца хорошо здесь все устроила и то, что об этом заведении почти никто не знает, играет исключительно положительную роль. Никаких пьяных дебошей, криков и извращений за исключением одного вполне безобидного, пусть и слегка раздражающего толстяка.

Тетушка еще что-то шепчет бармену и все той же бесшумной тенью исчезает из зала. Я медленно пью вино, закинув ногу на ногу, и разглядываю молчаливого парня по ту сторону стойки, что флегматично протирает бокалы. На вид ему около двадцати пяти. Челка выкрашена в сиреневый и перекинута на бок. Рукава черной водолазки задернуты, отчего видна красивейшая татуировка: шипастая роза, которую по спирали обвила анаконда. Очень необычное сочетание. И роза, и змея символизируют тонкую грань между жизнью и смертью, вечностью и концом нашего времени. Они хранители таинственной тишины, мудрости всего человеческого рода. Анаконда гипнотизирует меня своими маленькими глазками, от пятнистого узора кружится голова и мне уже чудится, что я в самом деле слышу шипение. Тихое, словно человеческий шепот, но совсем неразборчивый. Что она хочет мне сказать?

Видимо, я слишком явно уставилась на татуировку, потому что бармен вскоре отдергивает рукава, вырывая меня из змеиного транса. Мой бокал уже почти пуст, поэтому я делаю тривиальный знак: отодвигаю его от себя, легонько стуча им о стойку. В то же время я четко ощущаю, как на мою спину положили глаз, и от этого по телу разбегаются мурашки. Это не толстяк, ведь его внимание целиком и полностью приковано к ножкам в сетчатых чулках, а мои почти не видно из-за стула. Но я не оборачиваюсь, покорно ожидая, что же будет дальше.

– Тут занято? – Я сижу у стойки одна. Когда прожигатель спин соизволил подойти ко мне, прошло уже десять минут.

– Да. – отвечаю не без доли иронии.

– И кем же?

– Моим раздражением.

Парень смеется, присаживаясь рядом со мной, и заказывает два манговых коктейля. Я никогда не отличалась доброжелательностью к незнакомцам, а с алкоголем в крови, от коего у меня уже начинала побаливать голова, тем более. Я до сих пор не удосужилась посмотреть на своего собеседника, прикрыв глаза и делая вид, что хочу спать.

– Что обычно говорят в таких ситуациях? – парень явно обращается ко мне, потому что один бокал скользит по столу в мою сторону.

– Не знаю. Наверное, зачем тебе два коктейля? – незнакомец хмурится, но длится это недолго, сменяясь на очередной приступ смеха. Впрочем, он у него не такой уж и противный.

– Ты странная. – я хмыкаю, наконец поднимая голову с рук. Первое, что я вижу, так это поднятый для тоста стакан. – Давай выпьем за твою холодность, и пусть этот горячий напиток растопит твое сердце!

Мы выпили. Манго со спиртом удивительно хорошо сочетаются.

– Меня Эмма зовут. – неожиданно даже для себя начала разговор я.

Моим собеседником оказался парень максимум на год-два старше меня. Черно-белая толстовка с изображением очертаний неизвестного мне города и чёрные джинсы. Он носит очки, похожие на те, что у меня были раньше, полукруглые. Внешне юноша симпатичный, по крайней мере моему затуманенному разуму так показалось.

– Том, приятно познакомиться! – мы снова чокаемся. – И все же, Эмма, куда ушло твое настроение? Парень, небось, бросил? У такой очаровательной девушки, должно быть, толпы поклонников! – тон Тома слишком развязный, и это действует мне на нервы.

– Покойников. – Раздраженно стучу стаканом об стол. – С такими родителями только с ними я смогу встречаться.

– Не думаю, что все настолько плохо…

– А вот подумай. – я откидываюсь на спинку стула и тяжело вздыхаю.

Ненавижу поднимать подобные темы. Я бы с радостью промолчала, но именно сейчас не могу остановиться. Слова сами льются нескончаемым потоком, будто из прорванной плотины. Никогда б не подумала, что от двух с половиной стаканов я становлюсь настолько открытой.

– «Учись-учись-учись! Нам не важно, что у других, ты должна быть лучше!» – а если я не хочу быть лучше?! Или вот еще: «В нашей семье либо идеально, либо никак!» Но только если я, не дай бог, что-то не сделаю, то сразу стану «позором семьи»! Господи, мне кажется мой попугай в своей клетке и то свободнее! Я сюда-то попала лишь потому, что родителей дома в кое-том веке ночью не оказалось.

Том молчит, похоже, я его напугала – по лицу непонятно. Музыка в зале как будто тоже стала тише, но никто из присутствующих не обернулся на нас, что несказанно радует.

Я залпом допиваю «Манговый рай» и вновь бью стаканом по столу – надо прекращать, пока еще ничего не разбилось. Разворачиваюсь в пол оборота. Со стороны я наверняка выгляжу, как пьяный сапожник, только бесконечных нецензурных речей не хватает. Хотя, судя по спокойному и даже слегка заинтересованному взгляду собеседника, мои предположения ложны. Да и тетя, изредка мелькающая в зале, все время мне мило улыбается, явно обрадованная, что я нашла себе компаньона.

Пьём ещё с четверть часа все также молча. Мы могли бы и дольше так сидеть: Том – изучая мою внешность, я – позволяя это ему делать, пребывая в полудреме (теперь уже настоящей), но резкий звук разбитого стекла привёл все заведение в движение. Бедная официантка, либо просто споткнувшись, либо уже не выдержав на себе похотливых взглядов, уронила поднос на пол и сама еле удержалась на ногах, не упав в груду мелких, до жути острых осколков. И, можно легко догадаться, толстосум первым поспешил ей на помощь. Попытки девушки вежливо избавиться от него оказались безрезультатны. Благо, тетушка уже примчалась на место происшествия.

– Эй! – Том хватает меня за руку и тащит в неизвестном направлении. Подмечаю про себя, что он намного выше, сантиметров так на 30, если не больше. Когда сидели, разница не казалась такой огромной.

Я сопротивляюсь, но слишком вяло, чтобы отцепить своего похитителя. Тома немного шатает, как, впрочем, и меня, поэтому чудо, что мы за весь наш путь ни разу не поцеловались с полом.

Вдвоем проходим запутанным маршрутом несколько комнат и вскоре через чёрный ход оказываемся на заднем дворе, где из достопримечательностей только кирпичная стена, полные мусорные баки справа и пожарная лестница с другой стороны.

Останавливаемся. Том отпускает мою руку, улыбается и отходит метра на два. На улице прохладно, безоблачно и тихо. Слишком резкий контраст с баром, отчего я практически трезвею.

– Я всегда знал, чего хочу. – начал ни с того, ни с сего Том. – Я мечтаю наконец найти человека, которому смогу доверять, который поймёт меня. А ещё я всегда знал, что любить так, как я этого хочу, запрещено. Но… правила созданы для того, чтобы их нарушать, ведь так?

Я настораживаюсь. Голос парня нежен, загадочен, но в тоже время пробирает до костей, прямо как тот взгляд в самом начале. Серые, так похожие на кошачьи, радужки смотрят точно на меня. Я невольно съеживаюсь. Засовываю руки в карманы – впервые за сегодняшнюю ночь – и чуть ни ахаю от находки, а именно, скальпеля. Настоящего, медицинского. В последний мой приход к матери на работу я зачем-то стащила его, но уже и не вспомню причины.

– Ты ведь тоже прекрасно знаешь, чего желаешь? – Том не обратил внимание на мое немного странное поведение и продолжал. – Твои чувства, мечты о свободе похожи на святой огонь посреди холодной зимы. Он манит к себе спасительным теплом, и, только подойдя ближе, ты осознаешь, что горишь и задыхаешься в едком дыму. Тебе жжет горло, легкие, но ты чертов мазохист, которого это возбуждает до крайней степени. Я ведь прав?

– Ты… О чем ты? – его последние слова звучат слишком пошло, у меня сводит скулы от такого.

– Скажи, Эмма, ты куришь?

– Глупый вопрос. – фыркаю я, – Нет, конечно.

Зная хотя бы то, что я высказала о своей жизни в пьяной исповеди, об этом нетрудно было догадаться. Мне даже теоретически негде спрятать сигареты, не то, чтобы их выкурить.

Пользуюсь моментом, когда Том на меня не смотрит, и вытаскиваю скальпель, незаметно пряча его в руке.

– Первая любовь похожа на первую выкуренную сигарету. У некоторых жжёт горло, легкие, они задыхаются и бросают это дело. Эти люди обожглись впервые и больше не верят в искренность, в чистоту чувств. Они будут избегать новых отношений, боясь очередной боли. Но есть и такие, которым первая затяжка дарит облегчение. Они радуются мучительному огню, перекрывающему боль извне, что порой гораздо сильнее. Курильщики мечутся от одной марки табака к другой, пока не найдут ту единственную, которую будут просить в любимом ларьке на кассе и оплачивать вместе с коробкой конфет и бутылкой вина.

Том хватает меня за талию и переносит к лестнице, ставя на вторую ступеньку, чтобы наши лица находились на одном уровне. Великим усилием воли я сдерживаюсь и не пускаю в ход лезвие.

– Я много раз обжигался. Меня обманывали, отвергали, но я все же не оставил поиски. И поэтому, может… Может, мы поможем друг другу исполнить свои мечты?

Он держит меня за плечи, шепча эти слова в самые губы, опаляя их своим дыханием, и целует. Так настойчиво, что я полностью трезвею, а с выветрившемся градусом пропадает и шоковое оцепенение.

Протестующе мычу, резко замахиваюсь и с силой втыкаю скальпель в оголенную кожу чуть выше торчащей ключицы. Том вскрикивает, отшатываясь назад. Я не вижу ничего, кроме выступившей крови в месте удара. Мои ноги сами несут меня куда-то. Я просто бегу, так быстро, как никогда не бегала и дышу так часто, что легкие едва выдерживают. Мимо проносятся дома, лавочки, дороги, деревья, фонарные столбы, магазины… Я продолжаю бежать, хотя прекрасно понимаю, что никакой погони за мной нет и быть не может.

Наконец останавливаюсь в каком-то неизвестном мне дворе и без сил падаю на траву. Небо над головой чистейшее, прямо как мои мысли в тот момент. Завладевший телом страх нехотя отступает, позволяя болезненной усталости растечься по всем мышцам.

Я ищу телефон, проверяю по картам, где нахожусь и заказываю такси. Уже почти четыре утра, смена матери заканчивается через три часа.

Продолжаю лежать. Пишу тетушке, что поехала домой и прошу не беспокоиться – я потом лично попрошу прощения за столь неожиданное бегство. Сейчас мне очень хочется спать, но этого делать категорически нельзя, по крайней мере до тех пор, пока не приедет такси, завалившись в которое, я буду из-за всех сил стараться стереть из памяти эту ночь.




Глава 2


Он обернулся – на его лице была лишенная всякого выражения маска,

вычеканенная из серебристого металла,

маска, которую он всегда надевал,

когда хотел скрыть свои чувства.

Рэй Брэдбери «Марсианские хроники»


Старшая школа. Пора веселья, приближения ко взрослой жизни и… Экзаменов. Да, от них никуда не деться. Вроде бы подразумевается обычная проверка знаний, но для сдающих это: бессонные ночи за грудами учебников и зубрежкой, куча пустых чашек из-под кофе, фантики от вредной еды и тарелки, на которых когда-то были бутерброды… В общем, все, чем заставлено рабочее место помимо книг и тетрадей, потому что отрываться на нормальный приём пищи в последнюю неделю неохота, так как прекрасно понимаешь: потом так просто не вернуться за работу – ты обязательно захочешь немного отдохнуть, а затем и вовсе заснёшь.

Что же ещё? Экзамены – это сдающие нервы у отличников и принятие судьбы у двоечников. Это пора, когда большинство сверстников уже совершеннолетние и хотят гулять целыми днями и ночами напролёт, тем более сейчас наступило лето, но нужно готовиться, готовиться и ещё много-много раз готовиться! Скучно, долго, и все же ничего не поделаешь – надо, значит надо. Ну, если конечно не хочешь остаться без хорошего образования и успешной карьеры в будущем. Я думаю, что многие захотели бы быть каким-нибудь богатым бизнесменом, нежели дворником или охранником на складе, хотя, может, есть и такие люди, кто знает?

Неделя пролетела для меня незаметно. Она стерлась из памяти, в отличии от той злополучной ночи, что до сих пор не выходит из головы. Во время небольших перерывов и ночью, когда я лежу часами напролёт не в силах уснуть, я, словно наяву, вижу съехавшую на одно плечо толстовку, выпирающие косточки ключиц и затуманенные алкоголем глаза с двумя кругами радужки: большим серым и маленьким, тонко окаймляющим зрачок карим. Я чувствую горячее дыхание на своих губах, узловатые сильные пальцы, сомкнувшиеся на моих плечах, легкий фруктовый шлейф духов, смешанный с ароматом «Мангового рая»…

Ненавижу свой мозг за это! Почему именно его образ засел настолько прочно и так реалистичен даже спустя неделю, а дурацкие доказательства по математике он забывает напрочь?!

7 утра. Истошно громко звонит будильник на телефоне, оповещающий хозяина, – меня – что надо поднять свое бренное тело и идти на первый круг ада – экзамен по математике. Может, он и не так сильно орет, но именно в этот момент кажется, что реактивный самолёт на взлёте и то тише. Мне ещё повезло: я смогла выкрасть у царицы ночи около четырёх с половиной часов сна! И пусть мать попросила лечь пораньше, я решила, что лучше измучаю себя подготовкой, усну прямо за столом, чем снова увижу Тома.

Солнечные лучи пробивались сквозь неплотно зашторенные занавески и падали прямо на кровать. Они освещали растрепанные по подушке рыжие пряди, заставляя их светиться огненным, и ужасно лезли в глаза.

– Почему именно сегодня? Как же голова раскалывается… – я сонно тру глаза и, приложив огромные усилия, сажусь, чтобы отрубить лежащую слишком далеко кричалку.

Вяло тащу себя до ванной и отскакиваю назад, ошарашенная собственным отражением. За прошедшие семь дней я совершенно не ухаживала за собой помимо чистки зубов, которая происходила автоматически. Теперь же из зеркала на меня смотрит существо, некогда бывшее семнадцатилетней девушкой: бездонные пропасти под глазами, тусклый цвет кожи с едва различимыми веснушками и пустой взгляд, обладатель которого желал лишь исчезнуть куда-нибудь далеко и надолго, а лучше навсегда.

Мне плохо, я разваливаюсь на части и у меня сдают нервы. Наплевав на то, что я ещё не ела и смешивать все сразу не желательно, закидываю в себя обезболивающее и успокоительное, запиваю все водой. Родителей дома нет, и никто не сможет отчитать меня за это.

Есть не хочется, но надо. Если не поем сейчас, живот свернётся в трубочку на экзамене, а мне только этого в совокупности с остальным не хватало, так, для полного комплекта. Омлет на скорую руку, привести себя в подобающий вид или точнее что-то похожее на него и собрать вещи. На мне сейчас классический нежно-голубой костюм из атласной ткани, рубашка без единой складки и туфли на небольшом каблуке. Волосы короткие, поэтому много времени на них не трачу. Во рту мятная жвачка и ещё целая упаковка с собой – помогает сосредоточиться. Из вещей только ключи, телефон, немного денег, две ручки, линейка-транспортир, паспорт и таблетки.

Выхожу на улицу, сразу ощущая собственную оплошность – все же нужно смотреть в окно перед тем, как покинуть квартиру. За время моих сборов погода переменилась чертовски сильно: небо заволокло тучами, которые тянутся до самого горизонта однотонным полотном, ветер пробирает до костей, мелко накрапывает дождь. Его почти не чувствуешь, только видишь, но это не отменяет того факта, что одежда мокнет, а обувь скользит по образовавшейся грязи. Тем не менее я не тороплюсь, еле переставляя ноги, и запрокидываю голову наверх, позволяя каплям падать на нос, полузакрытые веки и лоб. Мне уже легче. Таблетки начали действовать, и груз адски проделанной работы за плечами успокаивает.

Иду привычной дорогой мимо серых многоэтажек и одинокого, словно затерявшегося среди этих великанов магазинчика с продуктами. Маленького, с неприметной надписью: «Продуктовый». Он совершенно не вписывается в общую картину улицы, отчего невольно становится его жаль, пусть я прекрасно понимаю, что жалеть какое-то здание глупо.

Резко выключается свет. Я замираю на месте с чуть приподнятой ногой, не шевелясь. Неприятный ком тревоги застревает в горле, и я судорожно пытаюсь его сглотнуть.

– Угадай кто! – знакомый голос спасительным ключом снимает опутавшие меня цепи страха.

– Лика, я думала, что в обморок падаю! Не пугай больше так.

Тьма отступает – я снова вижу окружавший меня до этого мир, плюс, ещё одно дополнение к нему в виде удивительно веселой для такого дня подруги.

– А есть повод? – она склоняет голову чуть в бок, пристально разглядывая мое лицо. – Плохо себя чувствуешь?

– Нет, все хорошо. – я улыбаюсь ей самой добродушной улыбкой, на какую только способна.

Лика сегодня пришла в темно-синем платье, поверх которого нацепила кислотно-желтый дождевик, один в один как из фильма «Оно».

Я хватаю ее запястье и срываюсь с места. Удивленный вдох растворяется в громких ударах усиливающегося дождя.

Мы смеёмся, мчась навстречу ветру. Вскоре Лика обгоняет и теперь уже сама тянет меня за собой. Она всегда была спортивнее и к тому же обувь подобрала по погоде, в отличии от кое-кого. Я ловлю противное чувство дежавю, будучи ведомой, но лишь до тех пор, пока Лика не кричит, стараясь пересилить ветер, и указывает свободной рукой вперёд:

– Смотри, там наши!

Я вижу знакомые спины, что несутся по лужам, огибая здание школы. Десятки брызг от их ног разлетаются на несколько метров. Мы ускоряемся.

Отдышаться удаётся уже только внутри. Я облокачиваюсь на собственные колени, согнувшись в три погибели, и тяжело втягиваю в себя воздух. Со мной пару раз поздоровались, но сил хватило лишь кратко кивнуть им в ответ. Ненавижу бег, особенно на каблуках. Мое лицо со сто процентной вероятностью сейчас ужасно красное, я всегда сильно краснею, одежда до последнего волокна промокла, правда, это не столь страшно, ведь большинство в точно таком же состоянии искупавшихся под небесным душем.

Я наконец выпрямляюсь и осматриваюсь: здание пункта проведения экзамена будто собрано из кирпичиков детского конструктора выцветшего розового цвета. В узком проходе, где мы остановились, два ряда лавочек смотрят друг на друга, двери раздевалок настежь открыты. Лика уже успела сбегать в толпу одноклассников и сейчас оживленно болтает с ними. Смотря на неё, так и не скажешь, что девочка пришла сдавать сложный экзамен, а не на вечеринку. Другие в ее присутствии тоже заметно расслабляются. Я всегда удивлялась странной ауре Лики, что поднимала настроение окружающим, когда, казалось бы, повода веселиться невозможно найти. Она и сама вечно улыбалась, смеялась и никогда не унывала, заражая своим настроем остальных. Такая вот девочка-зайчик, которая изредка показывала свои острые коготки.

Перевожу взгляд на соседний коридор…

Худощавая фигура в белой рубашке возвышается над всеми. На целую голову выше остальных, его окружавших… Парень зарывается пятерней в мягкие на вид волосы, за секундный поворот головы замечаю тонкую душку очков, знакомую до тошноты. Мне чудится, что я чувствую слабый запах духов с ароматом тропических фруктов.

Сильно зажмуриваюсь. Открываю глаза и образ Тома мгновенно исчезает, словно его и не было. Ни человека, ни духов. «Галлюцинации?»

– Эмма! – Лика активно машет мне рукой, отбегая от стенда с информацией. – Мы с тобой в одной аудитории!

– Здорово… – говорю, пребывая в состоянии остаточного шока. Мне очень хочется спросить Лику: не видела ли она здесь высокого парня и описать в подробностях все его приметы, но сдерживаюсь, ведь вероятность этого слишком мала, а вот то, что она посчитает меня за полоумную – пробивает собой потолок. – Пошли, кажется, нас запускают. – мы ретируемся в сторону толпы одноклассников.

– Что ж, да прибудет с нами сила, будущие студенты! – кричит Лика, первая убегая в наш кабинет.

Коридор разрывает воодушевленный вой старшеклассников. Женщина-администратор морщится. Я ее понимаю: наш класс больше походит на настоящий цирк, чем на будущих врачей, инженеров, учителей и ещё много кого, кто должны стать порядочными членами взрослого общества.

Первые сорок минут из трёх часов прошли в полной тишине, прерываемой лишь короткими вздохами, шелестом листочков, звуками быстрого зачеркивания чего-то ручками и сдерживаемого кашля с задней парты. Следующие сорок минут дополнились тихими чертыханьями, нытьем и молитвами. Мне тоже хотелось выкрикнуть пару-тройку нецензурных выражений и стукнуть от досады кулаком по столу, но все же удалось подавить этот эмоциональный порыв и писать дальше. За это время я пару раз оглядела свою аудиторию: из десяти человек трое были мои одноклассники. Лика усердно работала два с половиной часа, после чего немного полежала грудью на парте, последний раз сверила ответы с черновиком и сдалась. Она вышла из аудитории вторая, чему я не сильно удивилась – Лике учеба всегда давалась без особых усилий, тем не менее она за оценками не гналась. Такие обычно говорят: «Что Бог пошлёт», только вот моя подруга атеист.

Я тоже отдаю руководителю работу и на затёкших ногах выползаю на улицу. Вода с неба лить перестала, но голубое полотно до сих пор под грязным одеялом, пусть уже и не однослойным. В голове у меня пусто, мелкий тремор от долгого сидения в одной позе только-только начал сходить. Вокруг ни души. Я смотрю себе под ноги, разглядывая меловые рисунки младшеклассников.

– Да почему ты не понимаешь?! – Голос очень похож на Лику. – Неужели, ты ни разу не задумывался?!

Я медленно бреду вдоль забора, стараясь не привлечь внимания разговаривающих. Через несколько шагов могу разглядеть собеседника Лики. Это Алекс. Смуглый юноша чуть выше среднего ростом с широкими плечами. Спортсмен и человек, сводивший «погулять» добрую половину школы.

Я останавливаюсь в тени, где ни он, ни она не заметят меня. Подглядывать и подслушивать не хорошо, я знаю, только мои ступни, словно прилипли к земле, а тело сковал невидимый свинцовый панцирь. Я впервые вижу Лику такой. Нет, она и раньше могла поскандалить, но сейчас… Мне, кажется, что вот-вот ее маска исчезнет. Она все ещё на ней, только появилась длинная полоска разлома, что тянется от правого уголка губ по диагонали вверх.

– Лика, подожди, что ты хочешь сказать? – Алекс в полном замешательстве.

– Подумай сам! – голос Лики наполнен бесконечным отчаянием, злостью и… Что-то там есть ещё, хорошо замаскированное, но все же слабо выглядывающее сквозь трещину маски. Это что-то наверняка и ломает ее, пытаясь выползти наружу. – Почему я всегда делала за тебя домашку, когда тебе было лень? Почему прикрывала перед учителями, если ты сбегал чуть ли не каждый день? С какого перепугу я даже сегодня отдала тебе свою бутылку с водой, хотя саму тошнило ещё с самого утра?

Алекс не шевелился. Лика смотрела на него своими карими глазами так, что и до меня дошла эта щемящая сердце волна, от которой дышать стало практически невозможно. Руки сами потянулись к груди и скомкали рубашку.

– Я терпела то, что вокруг тебя всегда ходила толпа баб, что ты их обнимал, с ними спал, а меня лишь использовал… Я терпела! Меня выворачивало изнутри, но я ничего не показывала, потому что понимала: я не смогу дать то, что тебе нужно… – все вокруг смолкло. Трещина ветвилась, расползалась во все стороны. Разноцветная краска кусками осыпалась на землю. – Просто скажи, ты хоть на йоту чувствовал ко мне подобное?

Лика не плакала. Желтый капюшон откинулся назад, ее длинный рыжий хвост растрепался, а руки дрожали, сжатые в кулаки так сильно, что на ладонях у неё должны будут остаться полумесяцы.

Алекс опустил взгляд в пол. Он несколько раз открывал рот, дабы начать говорить, но так не проронил ни слова. Его сильная, внушающая в большинстве случаев страх фигура сейчас выглядела ужасно жалкой.

– Уходи.

Я читаю по губам. Лика произнесла последнее слово настолько тихо, что даже Алекс вряд ли услышал. Вне зависимости от этого, он ее понял и поплёлся прочь, не видя, как маска со сворачивающим уши треском лопается и тысячами осколков летит на мокрый асфальт.

Вместе с этим проходит и мое оцепенение. Я бесшумными шагами выхожу из укрытия и подхожу к осевшей наземь подруге. Лика сидит на корточках, обняв колени и спрятав в них лицо. Край дождевика испачкан в грязи, но кого это сейчас волнует…

– Пойдём, присядем? – я протягиваю руку, которую неуверенно принимают. Какая же маленькая, почти детская ладошка у Лики…

Первая попавшаяся лавочка служит нам причалом. Лика молча присаживается, не замечая, что наступила на ещё тлеющий окурок сигареты, оставленный непонятно кем. Ее спина, обычно удивительно прямая, сгорбилась, пальцы крепко вцепились в коленки, а сама она смотрит куда-то вдаль. По сравнению со мной она сейчас кажется маленьким гномиком, хотя роста мы примерно одного.

– Неудавшееся признание? – осторожно интересуюсь я.

– Скорее неудачный выбор. Как говорят: любовь зла – полюбишь и козла. – она усмехается. – Я не хотела взаимности, глупо ее ждать от того, кто даже не задумывался о твоих чувствах. – Лика и Алекс знают друг друга уже много лет и всегда дружили, но не более. Никто и подумать не мог, что у них может что-то получиться. Я в том числе.

– Но ты… Все равно хочешь быть с ним, да? Зачем себя мучить, если ты прекрасно осознаёшь последствия?

Говорю и тут же прикусываю язык. Робко поднимаю глаза на Лику. Я же знала! Знала, сколько боли ей приносил Алекс своим безразличием и как долго она ее терпела, но я не хотела этого признавать. Мой вопрос глуп и бессмыслен: Лика не могла никому сказать о своих переживаниях, боясь упреков и отказа, а потому и отпустить тоже. Только сейчас до меня доходит, что я видела ее страдания каждый божий день, но просто не желала в это влезать. Много раз чертова маска на лице Лики трещала по швам у меня на глазах, и моя единственная подруга заклеивала, запаивала сколы, оставляя сама себе шрамы… Какая глупая и банальная история: отличница, влюбленная в хулигана…

– Прости…

– За что? – Лика удивленно смотрит на меня. Непонятное чувство тошноты вновь подступает к горлу.

– За то, что не заметила раньше.

– Я и не хотела, чтобы кто-либо замечал. Это мои гормоны и только мои проблемы. Я видела тебя, когда ты выходила из школы и даже думала, что стоит уйти, но почему-то не решилась. Наверное, мне все же хотелось, чтоб у нас был свидетель. – Лика сильнее сжала руки на коленях. – Я противоречу сама себе, как глупо, не правда ли? Мне просто нравилось проводить с вами время, со всеми вами…

Лика плачет. Только не так, как обычные люди. Без истерик, без швыряния предметов, криков о несправедливости… Без слез… Лучше бы эти треклятые соленые дороги ползли по щекам, краснели и опухали глаза, чем так. Она продолжает улыбаться, рисуя себе новую маску, которую уже больше не снимет при мне, если я ничего не сделаю сейчас. Мы обе понимаем, что нашему беззаботному детству осталось чуть меньше месяца. Пройдут экзамены, выпускной и все: больше не будет того класса, который мы успели полюбить. Алекс может даже и не вспомнит о ней никак, кроме как о девочке, что давала списывать на уроках.

– Что будешь теперь делать?

– Что-что, пускать слюни на его сладостный образ, вот что! – Моя подруга смеется, зажмурившись, словно от боли.

Я не выдерживаю и крепко прижимаю Лику к себе.

– Эмма?

– Мне плевать, забудешь ты Алекса или нет, пусть даже он тебя нисколечко не любит, но, пожалуйста, перестань улыбаться, когда тебе больно. Перестань носить эту гребаную маску, когда ты со мной. Я не могу это больше видеть.

Лика дрожит, комкая мой пиджак на спине и оставляя на нем мокрые дорожки слез. Она – единственный живой человек, который всегда меня поддерживал, не давал сойти с ума и ничего не просил взамен. Только она знает о моем прошлом, которое я так не хочу вспоминать и в то же время боюсь потерять. И я очень рада, что наконец смогла хоть что-то сделать для неё.

– Спасибо…




Глава 3


Бежать. Убежать настолько далеко, насколько хватит сил. Я жадно, до боли хватаю ртом холодный воздух. От резких вздохов легкие на грани разрыва, но нужно уносить ноги, пока эти монстры не настигли меня.

Босые ступни горят от мороза земли, втыкающихся веток и камней. Подол платья разорван в клочья, на руках множество заноз и темными корочками запекшаяся кровь. Я бегу уже до невозможного долго, но все равно недостаточно.

Останавливаться нельзя – поймают.

Мимо проносятся страшные гиганты-деревья, упирающиеся верхушками в самый небосвод. Серый, затянутый громадными тучами, что вот-вот разразится громом. Страшно каркают вороны, стаей взмывают вверх, отчего становится ещё темнее. Они галдят, хлопают своими крыльями, и я чувствую, что даже эти глупые птицы против меня.

Запинаюсь, кубарём лечу по склону и в конце концов обессиленная остаюсь лежать на земле. Мир кружится в бешеном вальсе чёрных перьев, а вскоре и вовсе исчезает в пугающей тьме. Холодной, всепоглощающей, что затягивает в себя все глубже и глубже, пока я полностью не растворюсь в ней…



Резко открываю глаза и с силой впиваюсь ногтями в бёдра. «Это всего лишь сон, просто кошмар», – лихорадочно повторяю про себя, пытаясь успокоиться. В ложбинке на груди мокро, ткань ночнушки в том месте плотно прилегает к телу.

В палате жарко, августовское солнце светит адски через усиливающее его оконное стекло. Форточку открыть не могу, замки мешают, поэтому медленно сползаю вниз, поближе к прохладному полу.

Комната, в которую меня перевели, удивительно светлая и приятная глазу, особенно по сравнению с тем, где я была до этого. Здесь есть деревянный стол, стул, прикованный к нему, мягкий голубенький коврик на полу, кровать, настоящая кровать, а не полуразвалившаяся кушетка, и даже большой шкаф, правда неизвестно зачем он нужен, когда из вещей у тебя только несколько комплектов белоснежных хлопковых пижам и одно большое некогда махровое полотенце.

Я сижу, сцепив руки в замок и опустив голову вниз так, что подбородком касаюсь груди. Это моя маленькая хитрость, придуманная совсем недавно и позволяющая побыть наедине с собой даже, когда по времени должен быть обход. Санитаркам не хватает дерзости тревожить «милую молящуюся девочку». Действует безотказно, главное, «просить Боже о милости» не слишком часто, иначе они заподозрят что-то неладное, а я совершенно не хочу терять свои дополнительные минуты тишины, учитывая, что они здесь ценятся дороже золота.

Но в этот раз мне чертовски не везёт, и в комнату все равно входят, не обращая внимание на мое положение. Я тяжело вздыхаю про себя, а в слух лишь громко скандирую: «Аминь!»

Поднимаю голову. Мария мило улыбается мне, расставляя на столе тарелки с обедом: суп, картофельное пюре с тефтелей, какую-то сладкую булочку и компот, по цвету напоминающий яблочный. В такие моменты я безумно радуюсь своему статусу в этом заведении.

Статусу, который прикреплялся невидимой булавкой к нашим досье и который давал лишние привилегии таким, как я. Например, всю ту же съедобную еду и палаты, рассчитанные на меньшее количество постояльцев, чем остальные. Моя комната так вообще сравнима с номером люкс – лучше здесь и не придумаешь.

– Мари, можно тебя попросить принести что-нибудь, чем можно рисовать? Цветные карандаши или фломастеры? – мне нравится называть медсестру на французский манер. Ей, судя по смущенному выражению, тоже.

– Карандаши вам по уставу нельзя, они острые. – девушка задумчиво стучит пальцами по подбородку. – А вот фломастеры я постараюсь принести.

Марию закрепили за мной сразу после перевода в новую палату. Я рада, потому что считаю ее самой милой из тех, кто ко мне приходил. Остальные казались либо слишком холодными, либо слишком назойливыми. Мари – золотое сечение. Она прекрасно чувствует мое настроение: когда мне хочется побыть в тишине, она молчит, быстро делает необходимые процедуры и уходит, а если весь мой вид высказывает неутолимую жажду общения, то может сидеть часами, болтая со мной обо всем, что только в голову взбредёт.

Моя «молитва» проходила на ковре, но сейчас мне не особо хочется вставать, карабкаться вверх, ведь я уже успела остыть и не хочу возвращаться в пекло кроватного мира. Продолжаю сидеть тут, глядя снизу-вверх на медсестру. Поджимаю ноги к груди, обхватываю кольцом из рук. Мария жадным взглядом прожигает мой обед, видимо, персонал ещё не успел получить свою долю.

– Хочешь немного? – я киваю на запакованную в целлофановый пакет булку, но Мари протестующе машет в ответ.

– Нет, нам не положено. Тем более, я прямо сейчас пойду кушать.

Я заметила у медсестры миленькую привычку говорить о себе в какой-то немного детской манере. «Кушать» вместо «есть», «споткнулася» и множество других слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами…

– Тогда, не стану тебя задерживать. – я улыбаюсь, провожая Мари взглядом до тех пор, пока дверь полностью не скрывает коридор от комнаты.

В самые первые дни пребывания здесь я часто слышала разговоры врачей, в которых они делили нас – психов – на несколько категорий. От этого распределения зависело то, куда тебя поселят, кого приставят и какие привилегии ты будешь иметь. Из того, что успела разузнать, я от скуки составила небольшой список. Он не полный, скорее всего групп намного больше и характеристики их более подробны, они наверняка содержат четкие диагнозы, но у меня ещё много времени, чтобы пополнить записи новой информацией.

Я выделила 6 типов психов:

1. Плаксы – вечно плачущие личности, с красными опухшими глазами, непрекращающимся насморком, у которых поголовно диагностирована депрессия;

2. Куклы – безэмоциональны, не самостоятельны, редко разговаривают и еле подают признаки жизни.

3. Маньяки – агрессивны, кидаются на всех без разбору, ломают мебель и все, что попадётся под руку. Часто видят галлюцинации;

4. Граждане – те, с кем большего всего времени проводят новые сотрудники для плавной адаптации к работе здесь. Спокойны, рассудительны и не склонны к буйствам. Получают много полезных бонусов от персонала. Их диагнозы варьируются от легкой степени шизофрении до ОКР.

5. Маугли – полная противоположность гражданам, ведут себя подобно животным. Не владеют членораздельной речью и даже малейшим представлением о правилах поведения в обществе. К ним и маньякам отправляют только крепких санитаров и девушек-старожил этого заведения, которые поведали столько, что ни в одном фильме ужасов не уместить.

И последний, шестой, ему нет одного названия. Каждый врач обзывает этих людей по-разному, поэтому и я пока не хочу записывать его – пусть сначала определятся. Все-таки это и меня касается, ведь я не только гражданин, но и…

После обеда ко мне заходит доктор Флейд. Все так же в странных чёрных очках, с растрёпанными волосами, на коих блестели капли воды. Каждый спасается от жары как может, и в этом его упрекать я не могу.

– Здравствуйте, Эмма. Как настроение?

Я молчу, сидя на кровати и рисуя невидимого паучка на стене. Флейд падает на стул, расслабленно закидывая голову за спинку. Несколько шейных позвонков звучно хрустят, отчего доктор блаженно мычит и тянется руками назад. Опрометчиво: стул перевешивает на одну сторону, а мужчина судорожно хватается за все, что под руку попадётся, только бы не поприветствовать пол головой, что, впрочем, у него выходит.

Я тихо хихикаю.

– Раз уж вас прогоняет даже стул, то не могли бы вы открыть окно? – ключи есть только у него и Мари.

– Злорадствовать нехорошо, юная леди! – пожимаю плечами. Флейд распахивает настежь створку и свежий воздух вмиг заполняет помещение. – Вы и сегодня станете безмолвным слушателем или все же составите мне компанию?

Во все прошлые приходы доктора я не слишком много говорила. Мне было интересно собрать побольше данных о столь настойчивом враче, что даже спустя две недели продолжал лечить меня. Это рекорд, прошу заметить! Предыдущий был четыре дня.

У доктора Флейда есть золотистый ротвейлер, кличку которого я постоянно забываю и чьи следы шерсти каждый сеанс вижу на его белом халате. Мужчина предпочитает чёрный кофе, не женат, его дочь учится на втором курсе, а понятие свободы у него полностью копирует определение из учебника права в старших классах. Я, честно, была поражена, что Флейд цитировал его слово в слово.

– Прошу ответить на мой последний вопрос, после чего, обещаю, буду отвечать на ваши, сколько бы вы их не задали.

– Договорились. – мужчина вновь присаживается, но более не испытывая судьбу – сидит абсолютно прямо, лишь слегка покачивая ступней правой, закинутой сверху на левую, ноги.

Я переворачиваюсь на живот, головой к подушке. Опираюсь на локти и вывожу паучков уже на наволочке. Овал, восемь ног, кружочек и две точки в нем – глазки.

– Кто, по-вашему, свободнее всех? – Флейд задумчиво чешет затылок.

– Думаю, птицы. Они могут улететь куда захотят и когда захотят. Крылатые портят в небе, не зная тревог земных, и просто ловят встречный ветер.

– Неплохо. – одобрительно киваю. – Но, а если из людей? Какой человек свободнее остальных?

Доктор перестаёт покачивать ногой в классической туфле и прикусывает нижнюю губу, явно размышляя над ответом. Я не тороплю, здесь времени для подобного достаточно.

Паучки уже заполнили все пустое пространство на подушке, поэтому спешно сползают на пол и ползут к ногам сидящего на стуле. Выстраиваются в длинную линию, потом в ещё одну и ещё… Членистоногая армия с четырьмя парами конечностей, все, как один, чёрные маленькие, они кланяются своему предводителю. Да, доктор Флейд – Паук. Самая настоящая Чёрная Вдова – ядовитая, опасная и хитрая. Он долго, трепетно плетёт свою паутину, стараясь привлечь меня – маленькую мушку – ее красотой, поймать в сеть и проглотить без остатка. Но я же все это понимаю, а потому летаю ровно на том расстоянии, чтобы разглядеть каждое хитросплетение, но не увязнуть в нем.

– Тот, кто может, как птицы, быть, где пожелает в любое время. Наверное… – он сделал небольшую паузу. – Кто-то вроде актеров или политиков. Хотя, нет, политики теперь прикованы к собственной стране, поэтому только звёзды шоу бизнеса. У них хватит средств, чтобы не только улететь в самый отдаленный закуток, но и остаться там навсегда.

– Ха! Вот тут вы неправы совершенно! – я заливаюсь смехом и ничего не могу с собой поделать. Такую глупость нужно же ещё придумать! У меня даже начали закрадываться сомнения о разумности Чёрной Вдовы, – Маски, которые носят актеры, певцы и вообще все знаменитости, – это самая сильная цепь! – поясняю я, – Она никогда не позволит им быть собой, а значит и никакой свободы они не получат. Деньги же – пустые бумажки, что тоже, кстати, хороший такой груз, не дающий взлететь. Даже посмею назвать его «неподъемным». – мой приступ веселья проходит. Я устало переворачиваюсь на спину, прикрыв глаза, и растекаюсь в довольной улыбке, чувствуя обиженную ауру Флейда, которая приносит мне неописуемое удовольствие.

– Тогда, кто свободен? У кого нет «цепей» и «неподъёмного груза»?

– Безумцы. – невозмутимым тоном отвечаю ему. – Безумие – высшая свобода, доступная человеку, поскольку он не заточен в рамки общества – самого сложного механизма. Оно заковывает нас в цепи правил и законов, говоря, что это истинная свобода. Какая глупая ложь, не находите? Люди сами строят для себя железные прутья клетки под названием: «Спокойная жизнь». Человечество, словно голубки, которые родились в неволе, считают, что искусственная веточка и поилка – весь их мир… – я не открываю глаза, представляя себе маленьких людишек, заточенных в золотую клетку. Они построили в ней дома, магазины, аптеки, совершенно не пытаясь выбраться оттуда. – Но безумцы думают иначе: они видят все в других, более правильных красках.

«Я хочу стать сумасшедшей, хотя бы ради того, чтобы исполнить свою мечту…»

– Теперь, я отвечу на все, что спросите. Прошлое, настоящее, будущее – выбирайте. Не стану утаивать.

– Эмма, как вы считаете, почему вы здесь? – армия паучков разбегается по всем щелям, которые только есть в этой комнате.

– Хм, вам это конечно лучше знать, но, а вообще, меня мать сюда привела. Прямо после выписки из травматологии. – я присаживаюсь, облокотившись спиной на стену, и смотрю на то, как мой собеседник в наглую пьёт кофе, принесённый Мари специально для меня. Я хотела насладиться им вместе с обеденной булкой, но видно уже не судьба. – Таких, как я, здесь несколько, но вы им так и не дали общего названия.

– Так давайте придумаем вместе. Если всем понравится, то сможете считать себя крестной.

Я бегаю взглядом от потолка к полу, от стены со шкафом к стене с дверью, от кончающегося кофе к раздражающим очкам Флейда и в конце концов останавливаюсь на подоконнике, куда за время нашего разговора прилетел голубь. Белый с голубыми глазками, словно сошедший с картинок, символизирующий вечный мир.

– Мы будем птицами. Люди, которые осмелились предпринять попытку вырастить крылья, но нас настиг шторм.

– Птицы?.. – Флейд хитро скалится, склонив голову, отчего очки чуть съехали вниз. Мне кажется или я, действительно, вижу вишневый блеск в глазах напротив? – Поэтичное название для неудавшихся покойников.




Глава 4


Танец – вертикальное движение

горизонтального желания

Джордж Бернард Шоу


– Эмма, Эммочка, спасай!!!

Не так я себе представляла начало нового дня, совсем не так… Когда мне позвонили первый раз, я не обратила внимания, но стоило количеству звонков перевалить за двадцать, а моей кровати превратиться в самый настоящий вибромассажер, то тут уже деваться было некуда.

Я отбрасываю телефон на подушку, будучи оглушённая на одно ухо криком, и включаю громкую связь.

– Лика, давай, по существу.

– Фестиваль на грани срыва! Помоги, прошу, нет, умоляю тебя!

Пока я старалась сфокусировать взгляд и на ощупь найти свои очки, Лика рассказывала мне причину ее истерического состояния.

Фестиваль выпускников – самое грандиозное мероприятие в нашей школе. Его устраивают старшеклассники и при этом задействована вся территория учебного заведения. На улице организуют торговые лавочки с самодельными игрушками, украшениями и другими изделиями, на которых, словом, неплохо зарабатывают, подвижные игры, батуты; кабинеты превращают в разнообразные кафе, кинозалы, дома ужасов… В общем, во все, на что хватает фантазии и средств. Иногда пара учеников могла занять полностью этаж под квест или полосу препятствий, как это сделали в прошлом году трое парней из секции по волейболу. Они назвали его «Костоломом». Не помню в доскональности, что там было, но в начале всем смельчакам нацепляли по три ранца со стандартным набором первоклассника (средний вес около 5 кг) и заставляли бежать из одного конца коридора в другой, после чего один груз забирали, а с двумя нужно было пропрыгать в огромном холщовом мешке. Третью сумку, если не ошибаюсь, кидали на дальность. Там было так много испытаний, что до финала – каната с красным флажком наверху – дошел всего один – тоже волейболист.

Но самое главное в фестивале было его завершение: гала-концерт и вручение аттестатов. И вот как раз тут и возникли сложности, из-за которых Лика рвала и метала, а ещё слезно умоляла меня помочь. Девочка, участвовавшая в концерте, сломала себе ногу, но проблема в том, что для ее партии нужна замена с хорошей растяжкой, коих в рядах этого выпуска можно было по пальцам одной руки пересчитать. И я, к сожалению, вхожу в их число…

– Эмма, пожалуйста! Марго и Элизабет уже танцуют вальс, Нина ведущая, а я…

– На тебе слово выпускников, я помню. – зеваю. Мобильник я переложила на краешек стола, а сама заправляла постель. – Осталась только моя персона, да?

– Угу.

В это «угу» было вложено столько надежды, что даже моему все отрицающему естеству стало слишком совестно. И, тяжело выдохнув, я согласилась. Все-таки Лика, и правда, попросила меня в последнюю очередь, когда все кандидаты отпали по уважительным причинам. Я уверена, что она сама бы была не прочь полетать на полотнах, – в чем и заключалась суть номера – но ее роль в этом спектакле никто не мог выполнить, ведь медалистов среди выпускников ещё меньше, чем девушек с растяжкой.

– Ура! – вскрикнула Лика. – Ты не представляешь, как я тебя люблю, Эмма!

– Я тебя тоже люблю. – уголки губ сами собой приподнимаются. Я плюхаюсь на стул, закидывая на него ноги в позу лотоса, отчего тот делает круг, лениво проворачиваясь на своих колесиках. – Словом, сегодня же должны прийти первые результаты экзаменов?

– Ой, точно, я совсем забыла про них со всей этой суматохой. Может, сходим вместе посмотреть? А потом я тебя провожу на репетицию, она в три начинается.

– Хорошо. Зайди за мной часиков в двенадцать, погуляем немного.

– Договорились! – я завершаю звонок.

Медленно встаю и плетусь сначала в ванную, а затем и в кухню, куда меня уже дважды позвала мама. Она сидела за столом с кружкой чёрного чая и овсяным печеньем, крутя в руках упаковку из-под последнего. Что-то сильно привлекло ее внимание в составе сладкого.

– Доброе утро. – говорю, в ответ получая короткий кивок. Сегодня на завтрак был омлет с сыром и ветчиной, посыпанный сверху зеленью.

Я присаживаюсь и молча ем. Звенящая тишина в комнате давит на уши, отчего еда кажется менее вкусной. Когда я остаюсь один на один с матерью надолго, всегда возникает эта тяжелая, необъяснимая аура, которую хочется развеять хоть чем-нибудь. Самый действенный способ: разговор.

– Что там в пакете? – мой тон максимально непринужденный.

Киваю в сторону противоположной стены, где я, ещё при входе в кухню, заметила чёрный целлофановый пакет, кажущийся даже на первый взгляд потрепанным. Сейчас, хорошо приглядевшись, я четко вижу надорванности и торчащие из них острые уголки книг.

– А, это… – женщина, внешней копией которой я являюсь, отбрасывает упаковку печенья в плетённую корзинку и наконец откусывает сладкое. Несколько крошек падает на лакированную столешницу. – Учебное пособие для поступающих. До выпускного можешь отдохнуть, но потом надо будет отправить документы и заняться этим. Медицина – не самая простая отрасль.

Я давлюсь чаем, обжигая себе верхнее неба. Стать врачом никогда не было моей мечтой: она принадлежала моей сестре, как и дурацкие бальные танцы, из-за которых мне пришлось бросить театр, как и репчатый лук, что я сейчас незаметно сгребаю с омлета на тарелку…

– Но… – ловлю на себе презрительный взгляд матери. Мгновенно исчезающий, но прожигающий до самых костей, от коего я не могу выдавить из себя больше ни звука, не то, чтобы сформулировать мысль.

Аппетит полностью пропал. Мать с жалостью смотрит, как я еле волочу вилкой в наполовину полной тарелке, превращая еду в аморфную субстанцию. Резкие перепады настроения матери для меня уже не являются чем-то удивительным, но от этого не перестают раздражать.

– Невкусно?

– Нет, просто не голодна. – с трудом заставляю себя поднять голову. – Меня попросили выступить на выпускном. Сегодня первая репетиция.

– Это же здорово! Не стоит сидеть в четырёх стенах целыми днями. – «Ха! Из-за кого это, спрашивается, я сижу в них, интересно?» – А что за номер?

– Сама не знаю, что-то на полотнах.

– Звучит неплохо. – мать забирает у меня тарелку и встает мыть посуду. Я бросаю на ходу тихое: «спасибо», возвращаясь к себе в комнату.

Все следующее время до выхода из дома я провела за давно заброшенной книгой, на которую нечаянно наткнулась, складывая тяжелое медицинское чтиво в шкаф. Была бы на то моя воля, я бы с радостью сдала это добро обратно в магазин, но я не управляю своей судьбой. Я люблю своих родителей и смирилась с давлением на себя – все-таки столько лет прошло с тех пор, как я стала единственным ребёнком в семье.

Ровно в двенадцать я закидываю рюкзак на плечо и спускаюсь вниз, где на лавочке меня уже ожидала Лика. В бело-розовом платье, только распаковывая мороженое. Заприметив меня, она подскочила.

– Привет!

Солнце сегодня палило ужасно. Прошла целая неделя с последнего экзамена, первые дни которой я целиком и полностью проспала. Мне не хотелось ни есть, ни ещё что-либо делать. Я заперла дверь и ушла в гости к Морфею, где благополучно пила с ним чай, разговаривала о любимых книгах, чужих странноватых снах и ещё много о чем. Иногда нас, конечно, прерывали, но ненадолго.

Мы с Ликой петляли из двора в двор, перемещаясь исключительно по тени, а от того наша дорога до школы затянулась. Впрочем, это не так уж и плохо.

– Почему ты нигде не хотела участвовать? – Лика обмахивает себя листочком с черновиком собственной речи. Она уже успела мне пожаловаться, как сложно ее придумывать.

– Я никогда не любила скопления народа. Да и в чем мне, собственно, было участвовать? Меня больше заботят результаты… – опускаю взгляд в пол. Кеды в светотеневую шашечку от редкой кроны листвы у нас над головой. – Если я не сдам, мои родители…

Лика резко прыгает прямо передо мной, отчего пришлось замереть на месте. Она хватает меня за подбородок и вскидывает мою голову наверх, заставляя смотреть точно ей в лицо, а конкретно в карие глаза, наполненные упреком. Это немного пугает.

– Тебе и волноваться? Ты ж столько времени на подготовку угробила! Я тебя целый месяц не видела, и ты ещё переживаешь?!

– Лик, успокойся. – небрежно смахиваю чужие конечности и отшагиваю назад.

– Сначала ты.

Лика топает ногой, скрещивая руки на груди и надувая щеки, как маленький рыжий хомячок. Как же по-детски… Вся эта детсадовская показуха выглядит настолько смешно, что я даже ловлю себя на мысли, что полностью забыла про результаты и своё бессмысленное – теперь оно уже и мне кажется таковым – волнение.

– Ну, все-все, хватит! – еле сдерживая смех и прикрыв глаза, я мотаю головой. – Пошли!



***

Живительная прохлада холла школы, в которой я провела большую часть жизни. Описывать внутреннее убранство нет смысла: каждый же учился в подобном заведении с лестницами, длинными коридорами, широкими рекреациями с рядами кабинетов и фойе, где рядочком тянулись стенды с информацией. Вот и это ничем не отличалось. Самая обычная школа.

Народу внутри было мало, и это очень даже предсказуемо, учитывая, что сейчас лето, а результаты можно узнать с официальных сайтов. Печатный вариант обычная дань традиции, нежели необходимость.

Стоило нам перешагнуть порог, как мимо нас пробежала парочка ребят дошкольного возраста – дети работников. Вахтерша коротко кивнула нам вправо, мол, смотрите там, и продолжила разгадывать судоку. Мы и пошли. Длинные белые листы табелей с результатами всех экзаменов учащихся свисали чуть ли не до самого пола. Каждый листочек сверху выделен маркером – название предмета и дата сдачи. Каждый год одно и тоже, но, если честно, до сих пор не верится, что там теперь есть наши имена.

Пока Лика активно ищет нужные буквы, я покрываюсь холодным потом. Я чувствую, как спине резко становится прохладно, а в кончиках пальцев зарождается тремор. Мне ужасно страшно, ведь… Я сдавала на несколько предметов больше, чем остальные. Мать хочет, чтобы я поступила в медицинский, но моя мечта – педагогический. Совершенно разные отрасли и разные предметы. Никто из родителей об этом не знает и не узнает, уж я постараюсь. Хоть меня до невозможного пугает даже малейшая мысль, что они прознают о моей затее подать документы в вуз на учителя, но я не отступлю.

– Нашла! – радостно восклицает Лика, указывая куда-то в верхнюю часть списков. – У меня все на «отлично», кроме английского. Черт, два балла не хватило!

Пока Лика расходится в тираде о несправедливости и ее великой глупости, я глазами бегаю по строчке с собственным именем. «Биология – сдала на „отлично“, Химия – „отлично“, Литература – хвала небесам, сдала! Математика…» – мне перехватывает дыхание. «Вы серьезно?! Что за бред?!» – я готова кричать от безысходности. Хочется проклинать этот чертов мир и всех, кто хоть как-то причастен к экзаменам! Я еле-еле перешагнула на четверку… Может, кому-то, нет, наверняка, многим я покажусь дурой в этот момент, потому что расстраиваюсь, когда надо радоваться, но просто никто ни единого понятия не имеет, какой ужас ждёт меня дома… Да, я набрала проходной балл для каждого заведения, куда подаст мать или я, только вот сути это особо не меняет. Дома… дома я…

– Эмм, что с тобой? Ты побледнела…

– А… Нет, все нормально. – я сглатываю, несколько раз быстро моргаю и наконец прихожу в себя. Нет, не стоит привлекать лишнего внимания.

– Точно?

– Эй, тебя Эмма зовут? – Мы и не заметили, как подошел мальчишка из той парочки, которая несколько минут назад пробегала здесь. Он смотрел на нас с неприятным безразличием, будто мы ему очень противны, но открыто показывать этого нельзя. – Том попросил передать это и сказал, что очень просит тебя сейчас прийти на задний двор.

Мальчишка с огромными голубыми глазами, курчавыми волосами, в коротких джинсовых шортах и белой майке, словом, самый обычный, коих тысячи бегают по улицам, пихнул мне в руки письмо, а затем склонил верхнюю часть тела в поклоне, горизонтальном относительно земли, и выставил над головой руки в просящем жесте – ладонь к ладони. Простояв так около трёх секунд, ребёнок с таким же, как и раньше, отрешённым лицом поднялся. Казалось, что он это делает совершенно без интереса, как по приказу. Хотя, почему это как? Так оно и есть.

– Поклон тоже от него. – мальчик смерил нас презрительным взглядом, развернулся и ушел по направлению к входной двери.

– Странный он какой-то… Кто такой Том? Ты его знаешь?

– Не то, чтобы… Но предполагаю, кто это может быть. – я мну края конверта, не решаясь открыть. Лика выжидающе молчит, давая мне возможность сказать своё предположение, но я ей не воспользуюсь. – Я схожу сама, не волнуйся.

Я улыбаюсь, только Лике моя улыбка не внушает никакого доверия, а спокойствия тем более. Носящая маску каждый день, она прекрасно чувствует, когда ее надевают другие. И все же подруга ничего не говорит в противовес, не задаёт множество возникших у неё вопросов – за что я ей безумно благодарна – и лишь устало вздыхает.

– Будь осторожна. И, да, у тебя всего полчаса до репетиции, не опоздай!

Кратчайший путь на задний двор – выход в крыле начальной школы. Я иду по пустым коридорам, вслушиваясь в тишину и отдающиеся в ней глухим стуком собственные шаги. Пахнет свежей краской, которой перекрасили стены из грязного, местами облезшего серого в бежевый. Портреты ученых и пейзажи нашего города в рамах сейчас уселись на лавочках, словно в бесконечно тянущейся очереди учеников к медкабинету, когда неожиданно сообщали об очередной контрольной. Эйнштейн за Паскалем, Пастер что-то шепчет на ухо Менделееву, а тот просто наслаждается снятым с высоты птичьего полёта видом центра города.

Пусть головой я осознаю, что это последние две недели, когда мы вот так просто гуляем по этим коридорам, являясь частью маленького мира под названием «школа», но все равно до конца не верится, что весь наш цирковой отряд распадётся, разлетится семенами одуванчика по свету, направляемый непредсказуемыми ветрами судьбы. И шанс вновь собраться всем вместе настолько же мал, насколько мала вероятность выиграть в лотерее главный приз.

Дергаю ручку новой пластиковой двери на себя, сразу же начиная таять от солнца, светящего ни чуть левее, ни чуть правее, а четко по прямой мне в глаза. Я щурюсь и быстрым шагом перемещаюсь в тень под молодой дуб, на ствол которого опираюсь спиной. Тома ещё нет. Честно, я даже представить не могла, что он всегда был так близко, да и последний раз я о нем думала на экзамене по математике, поэтому нет ничего странного в моем удивлении. Мы никогда не запоминаем лица прохожих, они рассеиваются в нашей памяти, как что-то лишнее, ненужное, вот и Том все время до встречи в баре был одним из безликих прохожих.

Воздух вокруг раскалён до такой степени, что я вижу искажающие картинку потоки ветра. Точно такая же рябь появляется на самом кончике горящей спички или костра. Я готова кожу с себя снять, только бы стало прохладнее. И все больше начинаю подозревать что-то неладное.

Я жду пять минут, затем десять, пятнадцать… По прошествии двадцати, когда мое тело можно залить в любую баночку, и оно без труда примет его форму, я громко чертыхаюсь, заползая обратно в спасительные стены школы. Если раньше я не имела симпатии к поведению нового знакомого, то теперь я его люто ненавижу. Моя кожа никогда не была приспособлена к загару, а уж двадцать минут в адском пламени не выдержала б ни то, чтобы она, уверена – никто. У парней всегда шутки не отличались умом, но в этот раз особенно.

Актовый зал расположен на втором этаже. Я поднимаюсь по лестнице и понимаю, как чувствуют себя фрукты для компота, когда их оставляют на окошке высыхать. Для танцев мое состояние вряд ли подходит, но все же не прийти на первую репетицию я тоже не могу. У меня, в отличии от некоторых, ещё есть совесть!

Только преодолев все ступени, я вспоминаю, что до сих пор крепко держу в руке нераспечатанный конверт Тома. Мне хочется выкинуть письмо в ближайшую урну и не встретить его автора больше никогда в своей жизни, только мусорного ведра нигде не видно, а слабый укол интереса отдергивает руку в попытке порвать бумагу в клочья.

– Я либо дура, либо…, либо дура. – вслух отчитываю сама себя и отрываю специальный край конверта.

Бумага, на которой писал Том, слегка пожелтевшая и помятая на уголках – но тут уже моя вина. Почерк вполне разборчивый, пусть и не самый красивый.

«Здравствуй, Эмма. Наверное, у тебя много вопросов по типу: кто этот мальчик, как я тебя нашёл и зачем я вообще это все затеял… Заранее извини за это. Если ты придёшь, то я обязательно все тебе объясню! Я хочу просто извиниться. Пожалуйста, извини за тот случай в баре, мне искренне жаль за все произошедшее! Я не жду, что ты так просто меня простишь, я все понимаю… Но, умоляю тебя, позволь мне с тобой поговорить лично. Я просто хочу поговорить с глазу на глаз без посторонних. Я буду ждать.

Том

P.S. Прости…»

– Ждать? И где же ты ждал? Хотя, может, что-то произошло… Не похоже это письмо на шутку, уж слишком грамотно написано. – бурчу себе под нос и в то же время захожу в актовый зал – до репетиции одна минута, но никого нет.

Помещение, где проводят все массовые мероприятия, у нас огромное. Треть занимает сцена, на которой спокойно может танцевать целый класс, а все остальное – бесконечное море стульев, обитых чёрной искусственной кожей. Я сворачиваю влево и иду по прямой до самой стены, где из приоткрытой двери разминочного зала слышу голоса. В нашей школе очень сильный танцевальный ансамбль, ради которого директор даже выделила отдельную комнату для разминок, тренировок и репетиций.

Запихиваю письмо в рюкзак, стучусь и робко заглядываю внутрь. По периметру двух стен стоят хореографические станки, напротив окна – зеркала от пола до потолка. С глянцевой поверхности под ногами смотрит мое собственное отражение. Здесь намного прохладнее, чем во всей школе и пахнет как-то по-особенному: смесью лака для волос, дезодоранта и желания творить, пока не рухнешь без сил.

Голоса сразу же замолкают и на меня устремляются три пары глаз. Двоих из них я знаю: Адам, чью фотографию я постоянно наблюдала на стенде с гордостью школы ещё со времён начальных классов, у него светлые волосы, бледная кожа и очень тонкие губы, вечно искусанные, с мелкими рубцами; и Филипп – главная звезда моего класса, но «звезда» не в значении популярности среди женского пола или каких-то удивительных способностей, а скорее наоборот. Человека, который бы ни разу не слышал о Филиппе, в нашей школе невозможно найти. Неугомонный, вечно несущий какую-то несуразную чушь и встревающий во всевозможные неприятности – вот истинное обличие этого девятнадцатилетнего худощавого юноши.

Что касается девушки, сидящей в поперечном шпагате с телефоном в руках, я ее видела пару раз на праздничных концертах, но ни имени, ни из какого она класса не знаю. Кроме мелированного густого пучка на голове, меня очень сильно привлекли ее глаза. У девушки гетерохромия: правая радужка серо-голубая, а левая – серо-зелёная. Издалека это не разглядишь, но на расстоянии в пару метров, отделавшем нас друг от друга, аномалия не могла оставить равнодушным.

– А вот и замена подоспела! Заходи, не бойся! – Филипп призывно машет мне рукой, стоя в широком мосте и улыбаясь во все свои тридцать зубов – два он недавно выбил, ввязавшись в драку.

– П..привет… – шепчет Адам, стараясь выглядеть дружелюбным. Он единственный из присутствующих сидит в человеческой позе, но очень скованной, совершенно неподходящей пластичным танцорам.

– Эй, Сима, отложи хоть на секунду телефон и поздоровайся!

– Привет. – холодно бросает девушка, коей очень не понравилось мое пристальное разглядывание, ведь она больше не поднимала головы.

– Эй, не так надо здороваться с новенькими!

– Не твоё дело, как и с кем я здороваюсь. – Девушка цокает, одним легким движением собирает ноги вместе и встаёт, гордо очерчивая полукруг большим пальцем стопы. – Ладно, новенькая…

– Эмма! – подсказывает Филипп, тоже принимая нормальное вертикальное положение.

– Неважно. Меня зовут Симеона, и огромная просьба называть именно так. Симой меня зовёт только вот это существо и без полученного на то разрешения.

– Эй!

– Чего эйкаешь? Покажи подписанный моей рукой документ, тогда и начнёшь возмущаться!

Филипп недовольно всплеснул руками, но его проигнорировали. За это время я медленно сняла кеды, оставаясь в одних носках, и сделала несколько неуверенных шагов вперёд. Мысль, что из-за меня разгорается, если не ссора, то конфликт уж точно, мне совершенно не нравилась и чувства уверенности не внушало. Мельком глянув на сидящего все в той же позе Адама, я столкнулась с ним взглядом. Он будто старался меня утешить, безмолвно говоря: «Это их обычное поведение, не переживай» и этому очень хотелось верить.

– Так, хватит. Мадам написала, что задерживается и просила размяться до ее прихода. – резко прервала зубоскаленье Симеона. – Эмма, там раздевалка. – она не глядя махнула себе за спину. – Общая, поэтому если понадобится, можешь выпинывать этих двоих оттуда, хотя лично мне все равно на них.

Я кивнула.

– Не от того ли, что тебе просто нечего стесняться?

– Заткнись! – крикнула девушка, после все на тех же повышенных тонах обращаясь ко мне, – Ну, чего встала? Только не говори, что переодеться не во что?

Весь мой растерянный вид доказывал ее правоту. На фоне этой одинаково чёрной троицы я чувствовала себя белой вороной в своей фиалкового цвета майке и шортах болотно-зелёного оттенка. Двадцать минут под солнцем превратили мозг в бесформенное месиво, как сегодняшний омлет, не способное сейчас найти ни оправдания, ни колких слов, чтобы защититься.

– Может, тогда ты, Си-ме-о-на, поделишься своим? – Филипп с явным презрением в голосе отчеканил имя по слогам.

– Ещё чего! Она мне футболку растянет!

Симеона окинула меня пугающе пронзительным взглядом с ног до головы, остановившись на несколько секунд на груди. Танцовщица выше ростом, чем я, немного стройнее, но в том, на что заглядывается почти весь противоположный пол, значительно уступает.

– Ах, значит, Эмме все-таки есть, чем взбудоражить юношескую кровь? – Филипп драматично приложил тыльную сторону ладони ко лбу и закрыл глаза, откинув голову чуть назад. – Ох, как несправедлив Господь! – великий страдалец сделал шаг накрест и красивым прыжком, называемым в балете сисоном уверт, взлетел в воздух. – Ответь же на мой вопрос, почему одним ты даёшь все, а другим ничего? – ресницы на полузакрытых веках подрагивают, когда парень делает два маленьких прыжка на месте, вскидывая руки вверх, словно и правда обращаясь к небесам. В нашей школе упор делался скорее на классические танцы, чем на современные.

– Прибью. – цедит сквозь зубы Симеона, бесшумными шагами направляясь в сторону непревзойденного актера на полставки с явным желанием исполнить сказанное.

Я увлечённо смотрю за неожиданным бесплатным представлением, за тем, как «обделённое дитя» пытается догнать и убить «сочувствующего праведника», что ловко пересекает зал из одного конца в другой балетными элементами, когда Адам неожиданно хлопает меня по плечу. Он молча просит следовать за ним в раздевалку, и я не нахожу причин этого не делать.

В комнатке два метра на три метра темно и очень душно. Я почти ничего не вижу, но Адам, словно кошка в ночи, хорошо ориентируется здесь: находит свою сумку, достаёт оттуда лосины и протягивает их мне.

– Они не ношеные, совсем новые. – тихо говорит он. – Возьми себе.

– Спасибо, но…

– Это моей младшей сестры. Я искал, кому их подарить.

– Спасибо. – повторяю я, получая скромную, еле различимую в полумраке, ответную улыбку.

Адам выходит, я быстро переодеваюсь и тоже возвращаюсь в зал, где Симеона все-таки поймала Филиппа и теперь неестественно выворачивает его правую руку назад. Скулёж пойманного гармонично соседствует с победным смехом.

Я подстраиваюсь к Адаму, который разминается у станка, стараясь повторять все за ним. Его спина идеально прямая, движения четкие, но глаза закрыты, словно не желая растерянно бегать взглядом по залу, он принял решение не смотреть ни на что.

– Oh mon dieu, je suis enfin l?!* Какая же на улице жара!

В зал влетела, нет, впорхнула, будто перышко, миниатюрная женщина лет сорока, одетая в маленькое платье серо-голубого цвета, как правый глаз Симеоны.

– Бонжур, Мадам! – хором поздоровались танцоры. Филипп уже выбрался из цепкой хватки и бездельно бродил по залу, разминая пострадавшее плечо.

– Ох, какая прекрасная леди! – Мадам говорила это мне. – Пылающие пряди! Ты будешь великолепной искусительницей!

– Искусительницей? – Лика так и не рассказала сути номера.

– Сейчас все-все тебе расскажу, только пройдемте на сцену. Адам, Филипп, а вы оставайтесь здесь и репетируйте свою часть. Сегодня я займусь исключительно девочками. И не халтурить! Это на вашей совести!

Не успели мы толком выйти из зала, как Мадам принялась бурно объяснять мне «гениальную», по ее словам, идею. Из быстрого речитатива с большой примесью французских выражений я поняла лишь малую часть, но и этого мне вполне хватило.

Наша четверка разбивалась на две пары: я с Филиппом и Симеона с Адамом. Под красивый юношеский голос, что поет о том, как внутри него идёт война ангелов и демонов, мы будем сражаться, взлетать вверх, падать вниз и в конце концов обретём мир, когда поймём истину: любовь не имеет расовых ограничений. Если кратко, то я должна переманить на свою сторону – строну падших – Адама, а Симеона, наоборот, вознести Филиппа к небесам.

Вначале Мадам учила меня пользоваться полотнами и делать основы, которые я освоила достаточно легко. Держаться на одних кистях оказалось труднее, чем я думала, но меня заверили, что справляюсь для первого раза я просто великолепно. Симеона за все время репетиции не произнесла ни слова и выглядела поразительно дружелюбной. По малейшей просьбе Мадам она повторяла для меня тот или иной элемент, раскладывала все на отдельные точки и страховала.

Если бы я не видела и не слышала танцовщицу до репетиции, то могла бы даже подумать, что нравлюсь ей.

Мы работали два с половиной часа, когда Мадам неожиданно спросила, могу ли я остаться подольше. И черт меня дернул за язык, но я согласилась. Дома делать нечего, а в тот момент я ещё не была сильно уставшей. Вот же дура.

К семи вечера мы разобрали полностью мою партию на полу и часть элементов на свисающих с потолка монстрах, в которых при чуть ускорившемся темпе я путалась, соскальзывала и падала на деревянные доски. В какой-то момент Мадам стало меня слишком жаль, и она пригласила парней, чтобы они не дали моей глупой голове встретиться с полом.

– Bien-bien*, на сегодня хватит! – женщина хлопнула два раза в ладоши, довольно глядя на меня: вспотевшую, с румянцем на щеках, но ещё твёрдо стоящую на ногах. – Умнички мои, следующая репетиция также в три, не опаздывать!

Троица танцоров сделала классический поклон на прощание, который я с запозданием повторила.

– Все свободны!

После этих слов мы вчетвером поплелись в раздевалку.

– А ты хорошо справляешься для новичка! – Филипп протянул мне полотенце.

– Я занималась бальными танцами, правда, прекратила года два уже как. – Адам незаметно положил возле меня шоколадный батончик. – Изначально я думала, что номер будет в стиле балета, но увидев там множество элементов из современных, очень удивилась.

– А это, – Филипп стянул с себя футболку, встав к нам спиной, на которой сильно выступали позвонки и красовались несколько белых полос шрамов. – Мадам говорит, что все в мире стремительно меняется и балет в том числе. Она женщина продвинутая, пусть внешне по ней этого и не скажешь.

– Да. – подтвердила его слова Симеона, кидая мне упаковку яблочного сока. – Лови, заслужила. Ты лучше, чем казалась сначала, но до идеала тебе ещё как до Луны.

Поблагодарив всех, я вышла первая. Свет в коридорах включён, отчего начинающийся закат практически не виден. Жара к вечеру спала, сквозь открытые форточки залетал поднявшийся ветер, мягкой приятной волной проходил по телу, но только до тех пор, пока я не вышла на крыльцо и не почувствовала всю его силу.

– Холодно, да? – спросили меня откуда-то сбоку. Голос я узнала сразу и сразу же захотелось врезать говорящему рюкзаком. – Нас нагрузили работой, поэтому днём не смог прийти, прости.

– Чего надо?

– Я просто хочу извиниться! Я не думал, что все так получится… – Том делает шаг ко мне, а я от него. Скрещиваю руки на груди, смотря на парня исподлобья. Он весь перепачкан в краске, которую я заприметила ещё днём.

– Да-да-да… Это все алкоголь в голову ударил, это все чистой воды природа и ничего более. – я закатываю глаза. – Не хочу слушать глупые отмазки, тем более я ещё в прошлый раз тебе отомстила! – победно ухмыляюсь при виде того, как Том инстинктивно дотрагивается до ключицы. – Надеюсь, доволен?

– Какие мы гордые! Неужели, тебе совсем ничего не хочется обо мне узнать?

Ветер гоняет сорванный со столба рекламный флаер, гнёт ветки молодой яблони и рядом стоящей вишни, заставляя их делать земные поклоны. Зелёные листья кружат, кружат, кружат, выгнанные из собственного дома. Мимо нас никто не проходит, видимо, мои танцевальные товарищи решили выйти через задний двор.

Я мёрзну, до боли впиваюсь ногтями в покрывшиеся мурашками плечи и одновременно сгораю заживо, когда Том на последней фразе склоняется ко мне, оставляя расстояние не более шага. Во мне пылает не страх, не смущение, а гнев.

– Отвали! – толкаю обнаглевшего от себя и поправляю спавшую лямку на рюкзаке.

– Ты боишься меня?

– Иди ты, знаешь, куда! – резко поворачиваюсь на носках кед и шагаю к калитке. – Я уже сотню раз пожалела, что до сих пор не ушла! Прощай.

Я успеваю сделать три шага, прежде чем почувствовать на плечах что-то мягкое и тёплое. Том накинул на меня свою кофту, оставаясь в одной футболке. Этот жест милосердия был неожиданным, но ничуть не смутил.

– А где спасибо?

– Это плата за мое терпение, благодарности здесь излишни. – я постепенно согревалась, завернувшись в вещь на несколько размеров больше.

– Тогда позволишь проводить тебя до дома? – Том поправил выбившуюся у меня прядь, хотя смысла делать это не было – прически уже часов пять как нет.

– Ты…

– Тихо-тихо, не горячись! Я просто хочу пообщаться с умным человеком!

Я задумалась. Отдавать спасительный кокон прямо сейчас по глупости было равно вылавливанию сахара из чая. Да и идти одной вечером средь дворов не самое безопасное занятие.

– Верно подмечено. – говорю спустя минутную паузу. Я оглядываюсь через плечо и вижу удовлетворённую улыбку. – Если хочешь стать умнее, то надо общаться с людьми на голову выше. Ну… А в твоём случае, с людьми на несколько ступеней эволюции, Том.




Глава 5


Понедельник – красный. В воздухе витает запах острого перца Чили.

Я лежу на кровати перед раскрытой тетрадкой, а вокруг разбросаны фломастеры. Подушка за ненадобностью сейчас откинута назад и зажата между коленей. Я как обычно в белой ночнушке, в своей маленькой светлой комнате с полупустым шкафом, окном на замке, столом, стулом и мягким голубым ковриком у кровати.

Вторник – голубой, словно небо в ясный день, и пахнет свежестью утренней росы.

Мари сидит напротив, читая мне вслух дешевенький детектив, главного злодея коего я вычислила ещё в самом начале. На подоконнике в уголке теперь стоит горшок с глоксиниями, подаренный личной медсестрой. Это двухцветные бархатные на вид и ощупь цветы. Вряд ли Мари знает, что пишут про красно-белое чудо флюрографисты, но мне было приятно.

Среда – ярко-оранжевый, как тарелка мандаринов на новогоднем столе. Нос щекочет их легкая кислинка.

Цветы она принесла сегодня утром и с тех пор сидит со мной в палате, читая про убийство в Альпах. Ее чёрные, блестящие на солнце волосы собраны в тугой пучок, на ногтях новый бледно-розовый, как если смешать первый ободок глоксиний со вторым, гель-лак. Белый халат, темно-синие балетки, изумрудные глаза, что бегают от строчки к строчке, приближая к очередному крутому повороту истории. Из раза в раз в ней практически ничего не меняется.

Четверг – выглядит, как кораллы на дне красного моря, вокруг которых плавают туда-сюда разноцветные рыбки, но запах совершенно другой: крепкий кофе с терпкими нотками горечи и корицы.

В пол уха слушая Мари, я пишу в тетрадке дни недели разными фломастерами. Сначала контур, затем закрашиваю, стараясь не оставить ни единого пустого места, и наконец пририсовываю сбоку то, чей запах я чувствую. Это будет мой маленький дневник, который я позволю читать и Мари, и доктору Флейду, в отличии от того, который храню в наволочке подушки и веду с самого первого дня здесь, в моем последнем пункте назначения.

Пятница – зелёный с примесью желтого. Похожий на альпийский луг и пахнет соответственно.

Увлечённая своим занятием, я и не заметила, как уже несколько минут в комнате царила тишина. Мария наблюдала за мной, отложив книгу на колени, благоразумно оставив закладку. Меня это не сильно беспокоит, поэтому закрываю глаза, чтобы полностью погрузиться в ассоциации субботы.

– Может, розовый? Или фиолетовый? – предлагает Мари, но я отрицательно качаю головой, беря в руки очередной фломастер.

– У субботы цвет зелёный, и пахнет она яблоком.

– Зелёным яблоком? – уточняет медсестра. Киваю. – А воскресение?

– А вот воскресение – фиолетовое и его аромат сладкий, напоминающий чем-то виноград.

Мари восторженно хлопает в ладоши. У нас с ней разница в семь лет, но иногда мне кажется, что передо мной сидит не окончившая медицинскую академию взрослая девушка, а семилетний ребёнок, который крутится напротив зеркала, впервые примерив школьную форму.

– Синестезия – такая интересная вещь! И вы, синестетики, очень интересные люди!

– Что ты имеешь в виду? – возле большой буквы «С» я рисую корзинку с зелёными яблоками.

– Синестезия не является психическим расстройством. Это просто особое восприятие мира, когда человек видит запах, трогает вкус или может уловить носом нотки цвета. Скорее всего, у вас легкая форма, но от этого особо ничего не меняется.

Я пишу последний день недели и закрываю тетрадь. Медсестра помогает мне убрать все с кровати.

– Мари, я хочу выйти погулять. – она достаёт из кармана рабочий простенький телефон – смотрит время.

– Думаю, это хорошая идея. У нас есть ещё полтора часа до обеда.

Пока я переодеваюсь, Мария открывает окно нараспашку, чтобы комната успела проветриться за время моего отсутствия. Я стягиваю с себя ночнушку, достаю из шкафа прогулочный комплект, тоже белый: длинные штаны с резинкой на поясе и свободную футболку. Долго ищу балетки и обнаруживаю их закинутыми почти до самой стены под кроватью. В комнате я привыкла ходить босиком, по коридору – в тапочках, а на улице последний раз была дня три назад. Или больше? Время здесь идёт совсем по-другому: медленнее, тягуче, как кисель, подаваемый иногда на ужин.

Мы идём по пустому коридору прямиком к ведущей во двор лестнице. Стены выкрашены в успокаивающий зелёный, а на пол постелен ковролин с витиеватым рисунком, похожим на играющих в чехарду змей, что заглушает наши шаги. Я по привычке считаю двери, читая таблички с именами обитателей комнаты, и замечаю, что в той, где ещё утром никого не было, появился житель. Меня это удивило, но не слишком заинтересовало: здесь заводить знакомства я не намерена.

Мари ведёт меня к скамейке под яблоней, около которой растут ромашки. Небо сегодня ясное, и одно-единственное облачко в этом лазурном океане смотрится совсем лишним. Я и все, кто окружает меня, погружены в звонкую трель птиц, стрекот цикад и шум льющейся в фонтанах воды. Закрываю глаза и глубоко вдыхаю свежий воздух с ярким, пестрящим разнообразием запахов цветов. Каменный забор высотой три метра зарос декоративным вьюном и теперь походил на висячие сады Семирамиды. Проснувшись ещё на рассвете, я через окно наблюдала, как работают садовники: стригут газон, подравнивают кусты и возятся в клумбах. Жаль только, что этот райский уголок полностью ненастоящий. Цветы из металлического каркаса с натянутой поверх тканью и сбрызнутые ароматическими маслами; трава, что никогда не растёт, а ранние пташки в комбинезонах просто проходятся по ней пылесосами; макеты экзотических пернатых со встроенными музыкальными устройствами на ветках – все это лишь иллюзия Эдемского рая, искусственный мир, где в зарослях зелёной стены притаились камеры видеонаблюдения, где каждый твой шаг или слово записывается, после чего вносится в личное дело. Мы – маленькие голубки, заточенные в золотую клетку, так легко можем забыть истинную свободу, поэтому я не выхожу на улицу каждый день и пишу историю моей жизни вне этих стен. Не хочу ничего забыть. Не хочу потерять себя.

– И настигнет нас кара Божья! Исчезнут с громовым раскатом небеса, разрушатся и сгорят небесные тела и земля с ее делами будет признана виновной! Вы слышите? Вы слышите рёв?! О, великий грохот!

Из сада санитары утаскивали молодого мужчину с густой, спутавшейся растительностью на голове и лице, что без остановки твердил о конце света. Потом ещё нескольких, кои поддержали его идею и, как по цепной реакции, стали цитировать библейские строки. В конце концов остались только я, Мари и ещё одна тучная смуглая медсестра со стоящей возле неё инвалидной коляской, на которой…

Либо на меня так повлияли получасовые проповеди безумцев, либо я и в самом деле вижу живого ангела. Белые, словно первый снег, волосы и точно такого же оттенка кожа, ресницы, легкий пушок на щеках. В пустоту, едва моргающим взглядом смотрели два рубиновых глаза. Не знаю, девушка это или парень, но светлее образа я никогда не видела. В нем было что-то такое воздушное, нежное, красота эта была антропогенной, имеющей самые лучшие черты и от мужского начала, и от женского. Не хватало лишь крыльев, хотя, если присмотреться, то падающие сзади коляски тени очень их напоминали.

– Мари, кто это? – я дергаю медсестру за рукав халата.

– Подопечная Сьюзан? Я не помню имени, но ее доставили сюда прямиком из ожогового центра. Бедняжка! Попасть в такую ужасную аварию! – телефон Марии вибрирует у неё в халате. Она достаёт его и сразу же отвечает. – Да? Доктор Флейд?

Я продолжаю наблюдать за неподвижным ангелом и ее телохранителем в виде лениво листающей медицинский журнал Сьюзан. Они стоят в тени раскидистого ореха, где щебечет попугай из папье-маше. Девочка-альбинос, которая точно младше меня на год, если не больше, несмотря на летний зной сидит в кофте с рукавами до самых кистей и штанах, совсем как у меня.

– Доктор говорит, что пришла ваша матушка. Спрашивает, не хотите ли вы с ней увидеться?

– Пусть сам болтает. – отвечаю, не поворачивая головы.

– Вот же, зарядка села… – Мария раздосадовано стучит ногтем по темному экрану. – Я не успела ему передать. А если они так и будут ожидать вас, время тратить?

– Сходи и лично скажи.

– Мне нельзя оставлять вас одну. По уставу запрещено.

– Мари, ты мне не доверяешь? Я никуда не сбегу и не стану вредить себе, обещаю. – она долго смотрит на меня, обдумывая мои слова, и в итоге, тяжело вздохнув, встает.

– Я туда и обратно. Сьюзан! Присмотри за моей подопечной, пожалуйста!

Когда Мари скрывается в здании, пухлая ручка призывно машет мне, и я прохожу в другой конец сада, но не сажусь. Шагаю вперёд-назад, радуясь тому, что наконец могу поближе взглянуть на ангела.

Кисти ее обожженные, на них расползлись бледно-розовые, как лак моей убежавшей медсестры, бесформенные шрамы, но они не обезображивают, наоборот, кажется, что эти болезненные рисунки всегда были, что это их законное место, а не ужасные последствия аварии. Святыми становятся только мученики, ведь так?

– Как ты…

– Она тебе не ответит. – Сьюзан перелистывает журнал. – Кататонический ступор. Надышалась углекислым газом, пока из машины вытаскивали.

– А разве вам можно разглашать диагнозы и личную информацию пациентов?

– Но тебе же интересно. – меня одаривают широкой добродушной улыбкой. Зубы женщины выдают ее пристрастие к кофе и табаку. – Больше не буду, если ты считаешь это неправильным.

– Считаю.

Больше мы не проронили ни слова. Искусственная птица пела мелодию ручья в лесу, а от растущих рядом цветов истошно пахло ванилином.

Стоило обладательнице чёрного пучка волос появиться на горизонте, я присела на корточки рядом с коляской и прошептала на самое ухо: «Не засыпай сегодня рано». Ангел внешне никак не отреагировала, но по рваному выдоху и резко участившемуся на несколько секунд сердцебиению я поняла, что меня услышали.

***

Вернувшись в палату, я обнаруживаю в ней Паука и ещё тёплый обед. Прогулка поспособствовала аппетиту, поэтому я выуживаю из шкафа пачку влажных салфеток, протираю руки и сажусь за стол, принимаясь за курицу в сливочном соусе. Флейд бродит из стороны в сторону, сложив руки за спину и выжидая, когда я закончу трапезу, но мне не хочется терять своё свободное время в будущем, так что я дожевываю и говорю:

– Как там она? – Флейду не надо объяснять, кто «она».

– Ничего, выглядит вполне здоровой, на жизнь не жалуется.

– Что она сказала на то, что я не пришла? – сок сегодня подали персиковый. Я знаю ответ на мой вопрос, но задать его из правил приличия должна. – Расстроилась?

– Нет.

Психотерапевт выжидающе молчит. Он хочет, чтобы я расспрашивала его обо всем, и мой мозг с сожалением осознаёт, что поесть мне нормально не дадут.

– О чем вы говорили?

– Да так, ни о чем особо.

Это начинает надоедать. «Ты хочешь вытащить из меня все эмоции или как? Что за клоунаду ты здесь устраиваешь, восьмилапый?» – я собираю подлив кусочком курицы и нарочито медленно жую, дабы вывести долгой тишиной Флейда из себя, только по итогу нервные клетки в этой комнате теряю лишь я одна. И когда в правой руке у меня оказывается крепко сжатая вилка, готовая в любую секунду быть брошенной в моего личного врача, доктор Флейд наконец открывает рот.

– У тебя была сестра, так? Ты ее хорошо помнишь? – с трудом сглатываю. Мужчина останавливается и смотрит точно мне в спину из-под своих темных очков.

– Была. Помню. – односложно отвечаю ему.

– По словам твоей родственницы, ее убили, а ты убежала через окно, да? – все было не так, точнее последняя часть. Я не бежала через окно – меня туда выкинули.

– Да. – я говорю это, потому что не хочу вспоминать тот день, не хочу, чтобы Паук сплёл паутину вокруг именно этого момента из моей жизни, не хочу…

– Тебе страшно?

– Как вы думаете, будет ли страшно одиннадцатилетнему ребёнку, когда твою сестру убивают, а ты в этот момент удираешь через лес?

Мне все больше и больше хочется кинуть вилку, но я лишь с силой натыкаю на неё морковь. Я чувствую, как по спинке стула ползут маленькие чёрные паучки, а их вожак скользит своими членистыми лапками вверх по деревянной поверхности ножек.

– Я не об этом. – спокойно произносит Флейд. – Сейчас. Сейчас тебе страшно?

– Нет. – и это чистая правда. Паучьи руки останавливаются на пол пути к моим плечам, обессилено опускаясь вниз. – А вы, доктор, чего боитесь?

– Чего боюсь я? Наверное, как и все нормальные люди, я страшусь смерти. Неизбежности конца, пустоты, что нас ждёт.

– А нас там ждёт пустота?

Я допиваю сок, делаю пять шагов к окну и запрыгиваю на подоконник, подтянув к себе ноги. Флейд не медсестры, не станет меня отчитывать за это, тем более замок он самолично закрыл ещё до моего прихода.

– Что объединяет все страхи? – Глоксинии – единственные настоящие цветы в этом странном месте. Мне нравится их аромат, поэтому я пододвигаю горшок поближе, глубоко вдыхая.

– Людская слабость.

Флейд присаживается на стул, закинув ногу на ногу. Немым кивком спрашивает разрешение на то, чтобы взять апельсин, и я его даю. Интересно, будет ли хоть один приём, когда он не заберёт у меня часть обеда?

– И это тоже. Но по мне тут скорее подходит ответ: неизвестность. У людей множество фобий: страх темноты, толпы, одиночества, смерти… – Я загибаю пальцы, глядя как мужчина счищает кожуру. – Только вот существуют ли они сами по себе? – выдерживаю паузу и продолжаю, – Мы не боимся одиночества и толпы – мы боимся, что общество нас не примет, что один неверный шаг и нам сделают больно, закинут в темноту. А что темнота? Нам не страшно отсутствие света, нам страшно то, что скрывается в ней. Чудища подсознания. Чудища, способные нас убить. Убить? Так ли страшен холодный труп? Почему неподготовленные люди пугаются мертвых тел? Все потому, что они не знают, где сейчас сознание человека. Мы боимся, что там ничего нет. Мы страшимся забвения. Полной неизвестности.

Флейд, все это время сосредоточенно счищавший белые волокна с апельсина, замирает. Я с затаенным дыханием жду, когда он выскажет своё мнение по поводу моих слов. Согласится или же найдёт в них ошибку? Почему-то мне хочется обязательно услышать его точку зрения, пусть даже я и затеяла весь этот разговор только ради ухода от воспоминаний.

– Будешь половину? – мужчина с беззаботным выражением на лице протягивает руку с очищенным апельсином. – Сладкий.

– Что? – я несколько раз моргаю, прежде чем осознаю сказанное.

– Апельсин хочешь?

– Нет. – с нотками обиды в голосе отвечаю я и отворачиваюсь.

– Очень зря!

Психотерапевт жует, поднимаясь, и подходит ко мне. Я вижу его отражение в оконном стекле: высокая фигура в темной водолазке под белым халатом. «И как ему не жарко ходить так летом?»

– Неизвестность преследует нас всю жизнь и в страхе перед ней нет ничего постыдного. – он легонько треплет мои волосы, а затем вкладывает мне в ладонь апельсин. – Лучшее спасение от страхов – это иметь того, кому ты можешь о них рассказать.



***

После ухода доктора я сразу же уснула и проспала до самого ужина. Мария провела все необходимые процедуры, пожелала спокойной ночи, а затем выключила свет, погружая меня в полную темноту. В комнате часов нет, но уже, наверное, около полуночи. Я медленно приоткрываю дверь – в коридорах тускло горят зелёные лампочки над каждой комнатой и теплая жёлтая в самом конце, указывая направление к туалету. Стараясь ступать бесшумно, словно тень, слиться с окружающими меня стенами, я отсчитываю про себя двери, пока не нахожу нужную. Там, где живет ангел, лампа перегорела и таблички совсем не видно.

Я знаю, что в коридоре камеры не работают. Они есть, но ночью их отключают, так как большинство комнат заперты.

Осторожно заглядываю внутрь: с помощью ярких полос ночного светила, просачивающихся сквозь не зашторенное окно, я могу различить очертания мебели и по пояс укрытой тонким одеялом девушки, которая сидит на одной из двух присутствующих здесь кроватей. В целом, комната точно такая же, как и у меня, только ко мне не могут поселить никакого соседа.

– Ты пришла. – шепчет ангел и слегка наклоняет голову в бок. Я еще раз проверяю нет ли дежурных и закрываю дверь.

– Обещала же. – присаживаюсь на край кровати около чужих ног. – Меня зовут Эмма, а тебя?

– Я не люблю своё имя. – она говорит еле слышно и двигается как будто в замедленной съемке.

В свободном промежутке между ужином и приходом медсестры я вычитала все, что только нашла про кататонический ступор. Это состояние, при котором у человека нарушается вся двигательная деятельность, даже инстинктивная. Одна из гипотез говорит, что он возник вследствие реакции наших предков на неминуемую гибель. Чтобы чем-то развлечь себя, я часто прошу Мари принести книги, но как-то раз она не успевала зайти ни в книжный, ни в библиотеку и принесла из ординаторской сборник психологических расстройств, заверенный Всемирной организацией здравоохранения. Один из десятка подобных, пылящихся на верней полке и не привлёкший моего внимания до этого самого момента.

Больные, подобные моему безымянному ангелу, не реагируют ни на какие раздражители днём, но зато к вечеру могут приходить в относительную норму. А ещё они лучше воспринимают шёпот, поэтому я запретила себе повышать голос, даже если пол под нами провалится или потолок рухнет на голову.

– Но нужно же тебя как-то называть.

– Придумай мне новое имя. Здесь не имеет значения то, как нас звали за этими стенами. – девушка смотрит на меня алыми безэмоциональными глазами, как хрустальная статуэтка, озаренная серебряным светом.

– Позволь… Позволь звать тебя Ангелом. Можешь тоже дать мне другое имя.

– Нет, у тебя оно красивое, Эмма. Но я вряд ли похожа на белокрылое создание.

На волосах сидящей передо мной играют искорки ночного светила. Ей бы пошли крылья. Большие белые крылья, в которые худенькая фигурка смогла бы укутаться, словно в пушистое одеяло.

Ангел хочет мне что-то сказать, но видно, что ей тяжело решиться на это, так что я просто говорю:

– Давай. У нас есть целая ночь, чтобы узнать друг друга получше. Сегодня расскажешь ты, а завтра я, потом снова ты, потом снова я и так, по крупицам, мы расскажем наши истории. – Я осторожно притрагиваюсь кончиками пальцев к тыльной стороне кисти девушки. – В страхах нет ничего постыдного. Лучшее спасение от них- это иметь того, кому ты можешь открыться. Так мне сегодня сказали.

Вокруг нас царит полная тишина. Ни тиканья часов, ни шума улицы, ни полуночных криков о скором конце света. Только я, только Ангел и маленькая комната, связывающая наши души.

– Надо мной всегда издевались: в школе, на улице, в магазинах. Только родители давали мне смысл, чтобы жить. – все тот же еле уловимый шёпот и все та же поза с аккуратно сжимающими край одеяла кистями. – Но теперь я, словно безвольная игрушка, марионетка в руках у жестокой судьбы. Неудавшееся творение. Кукла, неспособная ни на что. – совершенно без эмоций. Голос ангела не меняется, чтобы она не произносила. – Подними мою руку, и я не буду сопротивляться, согни меня пополам, и я прогнусь. Я просто не могу противиться. Если мне захотят оторвать ногу или голову – мне не будет ни больно, ни страшно. Мне будет никак. Я пуста. Внутри меня ничего нет, поэтому я желаю лишь одного: заполнить эту пропасть хоть чем-нибудь…

Я вижу, что ей тяжело говорить. Каждое слово приносит физическую боль и требует адских усилий, но Ангел продолжает, продолжает доставать из себя фразы, которые не услышит никто, кроме меня.

– Я просто хочу понять, что внутри меня что-то есть. Что-то живое и тёплое. Единственное отличие человека от бездушной куклы. – белые ресницы дрожат. – Но что если внутри, и правда, пустота? Что если я не лучше податливой марионетки? Что если я так и сгину, не став настоящим человеком?..

– Ты уже человек.

Устало закрывшая глаза Ангел медленно размыкает веки и непонимающе смотрит на меня. Я протягиваю руку, также не спеша, как бы это сделала она, и касаюсь ее щеки, утирая большим пальцем мокрую соленую дорожку.

– Куклы не плачут. – мою руку сверху накрывает рука Ангела.

– И правда.

В Лунном сиянии я вижу, как на бледном худом лице чуть приподымаются уголки губ…




Глава 6


Что толку рассказывать,

если все равно никогда не удается

описать словами свои чувства?

Стивен Кинг «Оно»


Кабинет географии – самый уютный по атмосфере и обстановке среди всех в школе. С окончанием года здесь почти ничего не поменялось, разве что учительский стол перестал быть завален недопроверенными тетрадками и контурными картами. На апельсиновых стенах нет ни одного пустого места из-за географических полотен, портретов мореплавателей и открывателей, разноцветных флагов множества стран, а ещё плакатов, нарисованных учениками от мала до велика.

Нас здесь около десяти и все девушки. Я сижу за партой рядом с Ликой и всеми силами стараюсь аккуратно вырезать голубка, не повредив ему лапку. Спать хочется настолько же сильно, насколько у меня болит каждая мышца. Все-таки танцоры – ещё те мазохисты. За два года я уже успела подзабыть, что такое молочная кислота и многочасовые тренировки. Если бы не Лика, вторгнувшаяся без предупреждения ко мне в дом, я, наверное, так бы и лежала сейчас беспомощным тюленем, а не собирала огрызки бумаги в кучу и не несла б их к урне.

Симеона тоже здесь, но выглядит вполне бодрой. Она сидит в конце кабинета, воткнув в уши красные наушники и делая точные, ритмичные движения ножницами. Понаблюдав за ее руками некоторое время, можно определить, какая песня сейчас играет у неё на телефоне.

– Так кто такой Том, все-таки? – спрашивает меня Лика, стоит мне вновь опуститься на стул.

– Просто знакомый. Накосячил передо мной однажды, вот и решил извиниться – проводил меня до дома.

– Что, правда?! Расскажи поподробнее!

Я прикусываю язык. Нет, не стоило говорить это Лике, знала же, что потребует пересказа. И не отстанет ведь до тех пор, пока я не вспомню все до мельчайших деталей – не в ее это характере. А ещё не в духе моей подруги – пропускать нестыковки в тексте, поэтому придумывать на ходу не получится. Да и есть ли в этом смысл?

Если честно, то мне было даже весело в компании Тома. Мы говорили ни о чем и обо всем одновременно: о погоде, новом виде пиццы в пиццерии, попавшейся нам по пути, бездомных животных, стоило лохматой кошке перебежать на красный свет улицу. А когда Том спросил о результатах экзаменов, я поставила ему подножку, из-за которой он еле устоял на ногах и, видимо, хорошо усвоил одну из запретных в разговоре со мной тем, ведь больше не касался ее. Я не сказала о четверке матери и постараюсь держать ее в секрете как можно дольше. В тот же вечер трясущимися руками я подала заявление в педагогический. Не знаю, что из этого выйдет, но назад дороги нет.

Вторая же причина, выводящая меня из душевного равновесия, никак не хотела восприниматься шатеном, отчего тот вскоре оказался на земле после очередной шутки про мой невысокий рост. Видеть, как это двухметровое чудо идёт с испачканными теперь не только в краске, но и в уличной грязи ногами, было очень забавно.

Я шла в его кофте до самого дома, где не смогла отцепить приставшего парня от себя, и в итоге он прошмыгнул в подъезд. Проводил меня до входной двери, пытаясь протиснуться внутрь, но тут я уже остановила его, всучив не нужный мне с этого момента предмет гардероба обладателю.

– А мне нельзя? – проскулил Том и захлопал своими щенячьими глазками.

– Бродячие псы должны спать вне дома!

После этого я захлопнула дверь, чуть не прищемив неудачно наклонившемуся вперёд Тому нос. Кроме прихожей свет нигде не горел. Мать скорее всего вызвали на внеплановое дежурство, как это обычно бывает, поэтому сейчас в доме было очень тихо. Настолько, что я слышала собственное сердцебиение и телевизор соседей сверху.

Я сползла по двери вниз, вытягивая ноги вперёд. Неожиданно в щель просунули маленькую бумажку с написанным телефонным номером и высунувшим язык смайликом. «Звони, когда пожелаешь!» – говорила записка.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68616858) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения